01 октября 1994

********************** БЕСЕДЫ ПРИ СВЕЧАХ *********************** 

              БОРИС СТРУГАЦКИЙ: "Я НАПИСАЛ РОМАН"

  ИНТЕРВЬЮ, ВЗЯТОЕ У БОРИСА НАТАНОВИЧА СТРУГАЦКОГО 15 сентября
        1994 года Сергеем Бережным и Андреем Николаевым
          Эксклюзивное интервью для журнала "Двести".

   БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, прежде всего,насколько верна самая
горячая новость, что Борис Стругацкий написал новый роман.
   СТРУГАЦКИЙ: Написал.
   БЕРЕЖНОЙ: Нам хотелось бы немножко более подробно - опять же,
насколько вы сочтёте возможным,не нарушающим ваши интересы - ра-
згласить эту информацию.
   СТРУГАЦКИЙ: Информация... Серёжа, к сожалению, тут есть некий
нюанс. Поскольку роман идет под псевдонимом,элементарное чувство
порядочности  не  позволяет всё-таки мне раскрывать этот псевдо-
ним.Даже тиражом в двести экземпляров. Я очень мало могу сказать
вам. Я не могу даже сказать ни псевдонима, под которым идет этот
роман, ни названия этого романа, поскольку  это будет раскрытием
псевдонима.
   НИКОЛАЕВ: Все равно уже всё раскрыто, Борис Натанович.
   СТРУГАЦКИЙ: Возможно, но  не мной. Я не отвечаю  за  действия
иностранных разведок.Но лично я храню тайну.Я обязан это делать,
если уважаю законы, которые сам же и устанавливаю. Могу сказать,
что  роман получился большой: восемнадцать с половиной авторских
листов. Могу сказать, что я никогда в жизни не был так счастлив,
как  когда  закончил  этот роман. Потому что я изначально не был
уверен в том,что сумею его закончить.Могу также сказать,что этот
роман написан в манере поздних Стругацких и у меня нет ни малей-
ших сомнений, что любой читатель,знакомый с творчеством этих ав-
торов,если не отгадает немедленно автора, то уж во всяком случае
сильно заподозрит,кто скрывается под псевдонимом.Я могу сказать,
что  передал  этот текст в журнал "Звезда", и они обещают первые
две части (в романе четыре части) опубликовать в десятом номере,
который  выйдет в декабре этого года, а третья и четвертая части
должны быть опубликованы где-то в начале следующего. Я могу ска-
зать, что передал текст этого романа ещё в два издательства, но,
поскольку договора не подписаны, я не хотел бы называть их...
   Ну,что я могу вам ещё сказать...Хотя и понимаю,что этот роман
не лишён недостатков, я тем не менее доволен,потому что для меня
самым главным было самому себе доказать, что я способен работать
один. А это совершенно не тривиальный факт.Факт,который ниоткуда
не следует, и соотношение "могу-не могу", как мне казалось, было
даже  не "фифти-фифти", а гораздо хуже, и не в мою пользу. И то,
что мне вообще удалось закончить эту работу, худо-бедно, но уда-
лось, для меня большое событие. И я себя ощущаю, (я, кажется,уже
кому-то это говорил) роженицей,которая вот мучилась девять меся-
цев, потом мучилась рожала,а потом,наконец,появился ребенок. Она
ещё не знает, кто вырастет  из  этого ребенка - академик Сахаров
или Адольф Гитлер, она ничего этого заранее сказать не может, но
- ребенок  родился, уже  свершился некий факт, а там уже как бог
даст. Вот примерно такие ощущения я испытываю.
   Писал роман долго,очень долго...Я начал писать его в 1992 г.,
то ли в январе, то ли в феврале, точно  не  помню. Окончил вот в
начале августа 1994 г. Это сколько? Больше двух лет.
   БЕРЕЖНОЙ: То есть,насколько я понял,это фантастика в духе по-
здних Стругацких? Концентрированная, реалистическая,без иных ми-
ров,а что-нибудь в духе реалистической части "Отягощенных злом".
   СТРУГАЦКИЙ: Да, это на мой взгляд,классический фантастический
реализм, как я себе его представляю,или реалистическая фантасти-
ка,если вам будет угодно.То есть,это по сути дела,реалистическая
повесть, пронизанная фантастическими элементами.
   БЕРЕЖНОЙ: Нельзя конкретнее хотя бы тему назвать? Или намеком
определить  какие-то  границы фантастичности, реалистичности - в
чём  именно  они заключаются? И вообще рассказать о романе более
конкретно, чем вы сделали это?
   СТРУГАЦКИЙ: Дорогой  Серёжа, давайте  поступим таким образом.
Когда роман выйдет, мы встретимся с вами, и вы мне зададите воп-
росы, которые касаются романа имярек под названием таким-то, ко-
торый вот вышел  в журнале "Звезда". Что я думаю по поводу этого
романа как читатель? И мы тогда сможем затронуть многие вопросы,
которые  вас  интересуют. Одновременно будет соблюдена и форма и
не пострадает содержание.
   БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, насколько я вас знаю,то это соблю-
дение псевдонима  вы сможете выдержать только до следующего "Ин-
терпресскона", потому  что роман наверняка пойдёт в номинации на
"Бронзовую Улитку", а самому себе вы её давать не будете.
   СТРУГАЦКИЙ: Вы знаете, Сережа, это кажущийся казус,потому что
трудность  возникнет только в том случае, если, по-моему мнению,
этот роман окажется действительно лучшим за год.
   БЕРЕЖНОЙ: Ну, вообще хорошее положение...Может появиться что-
то лучшее?
   СТРУГАЦКИЙ: Если кто-то, по-моему мнению, напишет более силь-
ное произведение, я не дрогнувшей рукой дам премию ему...
   НИКОЛАЕВ: Мне  кажется, что нельзя вставлять ваш роман в спи-
сок,ведь вы единственный член жюри... Дабы не подвергать вас ни-
каким возможным упрёкам, даже чтобы повода не подавать...
   СТРУГАЦКИЙ: Ни  в коем  случае МОЙ роман вставлять нельзя, но
роман Иванова, Петрова, Водкина  почему же же не вставить в спи-
сок?
   НИКОЛАЕВ: Нет, Борис Натанович, я тут какое-то несоответствие
чётко вижу.Если это ваш роман,то вы не должны его оценивать.Даже
если он под псевдонимом.
   СТРУГАЦКИЙ: Как вы хороши! Значит, роман, написанный Аркадием
Натановичем под псевдонимом, можно было вставлять в список?
   НИКОЛАЕВ: Да, конечно. А вас спрашивали, между прочим. Потому
что  у нас  были списки одни - и по "Бронзовой улитке" и по "Ин-
терпресскону". Теперь  по спискам для "Интерпресскона" ваш роман
под каким бы то ни было  псевдонимом наверняка будет вставлен, к
сожалению, я ещё не читал романа чтобы быть абсолютно уверенным.
А вот в номинации по "Бронзовой улитке" ваш роман просто не дол-
жен  вставляться. Потому  что для автора свой роман самый лучший
без всяких вариантов, всегда.
   СТРУГАЦКИЙ: Это глубокое заблуждение.
   НИКОЛАЕВ: Для настоящего Автора, мне кажется, так должно быть
всегда, и только так.
   СТРУГАЦКИЙ: Вы ошибаетесь, Андрей.
   НИКОЛАЕВ: Я не ошибаюсь, и вы это подтвердили на прошлом "Ин-
терпрессконе". Свое оно всегда лучше, чем чужое. Объективно так.
Лучше.
   СТРУГАЦКИЙ: Не правда. Я никогда так не говорил, просто пото-
му, что я не мог этого говорить. Это неправда.
   НИКОЛАЕВ: Я не говорю, что вы это говорили.
   СТРУГАЦКИЙ: Вы сказали, что я это подтвердил. Я не подтвердил
этого.
   НИКОЛАЕВ: Вы подтвердили не словами, а поступками.
   СТРУГАЦКИЙ: Какими?
   НИКОЛАЕВ: Да тем, что не дали премию самому себе. Сказали,что
повесть Ярославцева лучше остальных повестей в номинациях. Коне-
чно же лучше - для вас.
   СТРУГАЦКИЙ: Андрей, я видимо  не  ясно выразился. Я попытаюсь
выразится ясно. Может быть,ещё кто-то понял меня так же неверно,
как и вы. Я отказался давать награду Ярославцеву,не только пото-
му, что  как бы кровно заинтересован в этой вещи, не потому, что
эта  вещь на столько-то процентов моя, а на столько-то - Аркадия
Натановича,а потому что она оказалась лучшей. Она оказалась луч-
шей в том списке,который вы представили. Поймите,что если бы там
были  "Омон Ра" или "Послание  к коринфянам" я бы  спокойно  дал
"Улитку" одному из этих произведений.
   НИКОЛАЕВ: Вы уверены?
   СТРУГАЦКИЙ: На сто процентов. Здесь для меня нет никакой про-
блемы. Ваше представление о том,что всякий нормальный автор счи-
тает  своё произведение лучше всех других, есть просто заблужде-
ние.
   НИКОЛАЕВ: Не всех других вообще в мировой литературе.А в дан-
ном текущем моменте среди определенного круга авторов, безуслов-
но...
   СТРУГАЦКИЙ: Совершенно необязательно.
   НИКОЛАЕВ: А для чего тогда писать, если ты не хочешь написать
лучше других?
   СТРУГАЦКИЙ: Не правильно поставлен вопрос. Не "для чего? ",вы
можете спросить, а "почему?". Я отвечу. Потому что  лучше не по-
лучается.Я и рад бы написать лучше, но не получается. Ну не могу
я написать лучше Рыбакова. Что мне остается теперь делать: заст-
релиться, повеситься?
   НИКОЛАЕВ: Стараться написать лучше.
   СТРУГАЦКИЙ: Обязательно надо стараться. Данный роман не полу-
чился лучше, надо делать новые попытки.
   НИКОЛАЕВ: А если сам автор доволен своим романом,ведь автор в
большинстве случаев доволен своим произведением, то тогда навер-
няка  считает, что написал лучше остальных. Вот, например, можно
сравнивать "Монахи под Луной" и "Гравилёт Цесаревича"... Так вот
для Столярова "Монахи..." однозначно лучше, чем "Гравилёт...", а
для Рыбакова - наоборот.И взять любых равных авторов,каждый своё
произведение будет считать лучшим.
   СТРУГАЦКИЙ: Андрей! Во-первых, вы говорите  от имени Рыбакова
и Столярова, что неверно.
   НИКОЛАЕВ: Я образно сказал. Я мог сказать: писатели X и Y...
   СТРУГАЦКИЙ: И это неверно. Вы просто думаете, что если кто-то
вымучил роман или повесть, то он считает это лучше всего, что по
крайней  мере  написано было в обозримое время. Это неправильно.
Ведь  если я больше всех на свете люблю своего сына, то это ведь
не означает, что я считаю его лучше всех остальных молодых людей
его возраста, которые меня окружают. Вовсе нет, хотя люблю я его
больше всех. Вы не чувствуете сходства?
   НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, я уже  думал на эту тему. Да, вот,
мои  дети  очень красивы и для меня, подчеркиваю - для меня, они
всегда будут лучше. И если передо мной поставят десять мальчиков
и нужно будет  дать  приз  моего имени самому лучшему, то как вы
думаете, кому я его дам? И тут то же самое, ставят десять лучших
мальчиков, десять  произведений. И  просят вручить премию самому
лучшему...
   СТРУГАЦКИЙ: Да неправильно вы ставите вопрос. Если перед вами
поставят десять мальчиков и скажут вручить приз самому любимому,
то  тогда  вы, конечно, должны  его дать своему сыну, но если вы
должны дать приз самому лучшему...
   НИКОЛАЕВ: Всё равно...
   БЕРЕЖНОЙ: Всех мальчиков нужно согнать в Гамбургский трактир,
чтобы они там пороли друг друга...
   СТРУГАЦКИЙ: Я здесь с Андреем не согласен,хотя наверное,такая
точка зрения тоже имеет право  на существование. Но я думаю, что
своё произведение может быть самым любимым и в то же время автор
прекрасно понимает, что Иванов написал роман более элегантный, а
Петров написал роман более увлекательный,а Семёнов написал роман
более свежий по идее. Хотя самым любимым, самым выношенным,самым
мучительно-любимым конечно является свой роман. Одно другому аб-
солютно не противоречит.
   НИКОЛАЕВ: Все равно мне кажется, хотя я уже не член номинаци-
онной комиссии, что всё-таки не стоит ваш роман, под псевдонимом
или нет, включать в список на премию, где вы единственный судья.
   СТРУГАЦКИЙ: Андрей, вот  это как раз решает номинационная ко-
миссия. Я могу сказать, что если она не сочтёт необходимым вста-
вить этот роман в список, я, хотя и обладаю таким правом, встав-
лять его,конечно не буду. Но если эта номинационная комиссия со-
чтёт необходимым вставить, я буду оценивать этот роман точно так
же,как остальные. Совершенно объективно. И хотя этот роман будет
самым моим любимым,это не означает,что я сочту его самым лучшим.
Если  я не сочту  его самым лучшим, тогда никаких проблем не бу-
дет...
   НИКОЛАЕВ: А если сочтёте?
   СТРУГАЦКИЙ: Вот если сочту, тогда я так и скажу,точно так же,
как  в случае с Ярославцевым. Скажу: "Ребята, к сожалению, самым
лучшим среди тех, которые были поданы в списке,мне показался вот
этот роман,но ему я дать премию не могу по этическим соображени-
ям." Вот и всё.
   НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, но  отказ  давать премию - это, по
сути, вручение  премии. Премию "Бронзовая Улитка" за 1993 год по
номинации "повести" получил  Ярославцев. Хотя  номинально  вы её
ему не дали, и сама статуэтка осталась у оргкомитета, но все это
восприняли  именно так. Всё, свершился факт и никак иначе. Я вам
предлагаю  такой  вариант: вот  идут  списки по "Интерпресскону"
и по "Улитке", так вот список, который предоставляется вам,иден-
тичен, кроме одного пункта - в него не вставлен роман Стругацко-
го.
   СТРУГАЦКИЙ: Андрей, я ничего  против такого варианта не имею.
Пожалуйста. Я своё отношение к этой проблеме, по-моему, исчерпы-
вающе изложил.
   БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, вы не вполне последовательны. Если
уж  строго хранить тайну псевдонима, то тогда не надо было гово-
рить,что в десятом номере "Звезды" выходит ваш роман. Мы же уви-
дим...
   СТРУГАЦКИЙ: Вы  знаете, обещают  в журнале одно, а получается
совсем  другое. Если появится необходимость формально отболтать-
ся, то формально отболтаться можно будет всегда. Сережа, как вам
объяснить ситуацию? Я не раскрываю псевдоним, не потому что хочу
действительно  скрыть своё авторство. Я это делаю из соображений
этических. Нет  такого писателя Борис Стругацкий, нету. Писатель
есть  Аркадий и Борис Стругацкие, есть такой вот писатель. К со-
жалению,он больше не пишет. Писатель Борис Стругацкий не сущест-
вует так же, как не существует писатель Аркадий Стругацкий. Есть
переводчик  А.Стругацкий, есть  публицист А.Стругацкий, есть эс-
сеист А. Стругацкий,но писателя А. Стругацкого нет,есть писатель
С.Ярославцев. Это наша договорённость, которой уже,наверное,три-
дцать лет. Я не хочу эту договорённость нарушать. Я понимаю, что
она давно уже потеряла смысл,который имела,когда мы оба были жи-
вы, и когда нам было чрезвычайно важно выступать в едином строю,
всегда вместе. Сейчас это как бы соблюдение некой формальности.
Так вот, пусть эта  формальность соблюдается. В нашей жизни ведь
много формальностей, которые мы соблюдаем, не потому что они ра-
циональны, необходимы, просто  мы испытываем некую потребность в
этом. Встречаясь  с негодяем, вы  говорите  ему: "Здравствуйте".
Хотя  на самом деле  вовсе не здоровья вы ему желаете, а чтоб он
поскорее сдох,и мучительной смертью. Но соблюдая формальность,вы
говорите  ему: "Здравствуйте", то  есть: "Будьте здоровы". Очень
много таких формальностей, я взял пример,лежащий на поверхности.
   БЕРЕЖНОЙ. Борис Натанович, вы приняли решение сохранить тайну
псевдонима, в такой же степени, в которой  сохранялся  псевдоним
"С.Ярославцев" до того, как  скончался Аркадий Натанович. Не ка-
жется  ли  вам, что это решение вступит в жёсткое противоречие с
интересами издателей, которые будут этот роман публиковать?
   СТРУГАЦКИЙ: Безусловно. Я уже имел  честь обсуждать эту проб-
лему с несколькими интервьюерами. И помнится, самое умное, что я
сказал по этому поводу, звучало примерно так: "Это даже интерес-
но". Вот посмотрим,кто из издателей возьмет этот роман,не потому
что он написан человеком с известной фамилией,а потому что роман
ему понравится,потому что он сочтёт его "проходимым".Хотя я пре-
красно понимаю, что для каждого издателя это будет известная по-
теря. У меня уже были случаи, когда заграничные переводчики веж-
ливо уклонялись от высокой чести  переводить данный роман, когда
узнавали, что  псевдоним - необходимое условие. Так что я ещё не
знаю, что ответят мне те издатели, которым я передал роман. Хотя
один  из издателей вполне резонно сказал: "Естественно, мы будем
сохранять тайну псевдонима,но не можем ведь запретить любому ло-
точнику  поставить на вашу книжку табличку "Роман Б. Стругацкого
под  псевдонимом  таким-то". Так  что я и тут особой проблемы не
вижу.
   НИКОЛАЕВ: Извините,а такой вот нескромный вопрос (я прекрасно
знаю, как вы на них реагируете). Вот вы удовлетворены опытом пи-
сания в одиночку, я правильно понял ваши слова, Борис Натанович?
Это  была  разовая  цель доказать себе, что "могу", либо вы себя
только пробовали в новой ипостаси, чтобы затем продолжать и про-
должать?
   СТРУГАЦКИЙ: Нет, я ещё не начал ничего нового. И ещё не знаю,
начну ли. Но главное всё-таки  для меня, что я доказал себе, что
могу. Вот это - главное. Восемнадцать с половиной авторских лис-
тов - МОГУ. КАК могу, это уже другой вопрос, но отвечать на этот
вопрос не мне.
   НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, а "Операция "Белый ферзь" отброше-
на вами?
   СТРУГАЦКИЙ: Честно говоря, я думаю о ней. И даже какие-то ве-
щи придумал. Но я по-прежнему не уверен, что я возьмусь за неё.
   НИКОЛАЕВ: То есть текста ещё вообще нет?
   СТРУГАЦКИЙ: Нет, текста нет. Существуют несколько электронных
страничек в компьютере, но очень мало.
   НИКОЛАЕВ: Несколько - это пять, десять, двадцать  или  больше
ста? Просто, если больше ста, то уж доделайте, чтоб не пропало.
   СТРУГАЦКИЙ: Нет, конечно нет. Несколько страниц. Я не  помню,
страниц пять, скажем. И это  не текст. Это - всё: эпизоды, идеи,
отдельные фразы и т.д.
   БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, я сейчас задам несколько  странный
вопрос. Насколько  вам помогал писать этот роман Аркадий Натано-
вич?
   СТРУГАЦКИЙ: Не знаю, я не могу ответить на этот вопрос. Я по-
мню, один корреспондент меня как-то спросил: "Когда вы начинаете
работу  над новой вещью, вам как-нибудь помогают вот эти двенад-
цать томов, которые стоят на полке?" Я ему честно ответил, что я
об этом ничего не знаю. Наверное, помогают. И Аркадий Натанович,
наверное,как-то помогает.Но в сознании этого нет - это,наверное,
лежит в подсознании, в сознании этого я не слышу.
   БЕРЕЖНОЙ: Спасибо.
   СТРУГАЦКИЙ: Хотя, конечно, неоднократно  бывали случаи, и это
я вспоминаю,когда я,фигурально выражаясь,кулаком стучал по столу
при мысли о том, что если бы я был не один,то мы бы этот препон,
этот  затор, давно бы проскочили, а так я вынужден к нему снова,
снова, снова бессильно возвращаться.
   БЕРЕЖНОЙ: Один вопрос,который уже не будет касаться непосред-
ственно вашего творчества. В последнее время вышли несколько до-
вольно значительных вещей, написанных членами вашего семинара, и
писателей, которые работают в манере близкой реалистической фан-
тастике, я имею  в виду  романы  А.Лазарчука "Солдаты Вавилона",
А.Столярова "Я - мышиный король".
   СТРУГАЦКИЙ: А он вышел уже?
   БЕРЕЖНОЙ: Да, он  вышел в "Неве". И из тех  романов,  которые
уже довольно давно вышли, но продолжают оставаться для нас новы-
ми,это "Гравилёт Цесаревич". Видно, что романы очень разные и по
концепции, и по подходу,сейчас к ним добавился ещё один роман. У
вас нет впечатления, что Четвёртая волна, к которой мы относим и
вас,вышла на некий рубеж,когда создаются основополагающие книги,
когда создаются книги не роста, а книги зрелости.
   СТРУГАЦКИЙ: Опять же, я сошлюсь на интервью, которое я  давал
сравнительно недавно,когда был стандартный вопрос: "Кто является
моим любимым  учеником?" - я как всегда  ответил, что у меня нет
любимчиков, я всех люблю. Тогда же я сказал, что очень много жду
от этой молодой поросли, которую  вы назвали Четвёртой волной. Я
жду  прорыва  в  новое литературное пространство. Названные вами
романы  все хороши, любой из них достоин приза, любой из них де-
сяток  лет  назад  составил бы имя автору и вызвал бы бурление в
среде читающей интеллигенции, но не один из них не является, как
мне  кажется, прорывом  в новое литературное пространство. Очень
трудно объяснить, что я имею в виду. Коль скоро речь идет о фан-
тастике, то на моей памяти прорыв в новое литературное простран-
ство начал Иван Ефремов "Туманностью Андромеды", а довершила це-
лая группа писателей, среди которых,я скажу без ложной скромнос-
ти,немаловажную роль сыграли А. и Б.Стругацкие. Вот эти шестиде-
сятники ворвались в совершенно новый фантастический мир, которо-
го раньше в России не знали.Вот они создали это новое литератур-
ное пространство. Называйте это как хотите.Они писали вещи сове-
ршенно не похожие на то,что было за десять и даже за пять лет до
них. Пусть  литературоведы  решают, в чем принципиальная разница
между фантастикой шестидесятников и фантастикой там пятидесятни-
ков. Я  интуитивно  эту принципиальную разницу чувствую. И вот в
дальнейшем второе, третье, потом и четвёртое поколение расширяли
это литературное пространство, открывали там новые ниши, новые и
новые возможности, вырубали там леса, останавливали реки,строили
города,создавали совершенно новые миры по совершенно новым прин-
ципам, не виданным в двадцатые-тридцатые годы. Ну а то, что наб-
людаем мы сейчас - это продолжение пока ещё освоения все того же
открытого  в начале  шестидесятых годов фантастико-литературного
пространства.Я не вижу пока ещё ни одной вещи,которая прорвалась
бы куда-то ещё дальше. Всё это пока только в большей или меньшей
степени, лучше или хуже,но продолжает уже создавшиеся в шестиде-
сятые и последующие годы традиции. Я не знаю,ответил ли я на ваш
вопрос. Но  интуитивно  я  воспринимаю  это таким вот образом. Я
очень  много  ждал  от романа Лазарчука "Солдаты Вавилона", (тут
"неблаговидную"  роль  сыграл  Андрей  Михалыч Столяров, который
очень  мне  этот  роман расхваливал и все время говорил, что это
нечто принципиально новое), но я не увидел принципиально нового.
Я увидел добротный  мощный роман, написанный человеком с велико-
лепным воображением, который в совершенстве овладел всей методи-
кой  предшествующего  поколения писателей. Но я не увидел в этой
вещи  прорыва в новое пространство. Это все состоит из элементов
того,что мы уже проходили. Упаси Бог,это неплохо! Ни в коем слу-
чае я не хочу сказать, что Лазарчук написал роман слабый,вторич-
ный. Наоборот - роман превосходный, и миллионы людей прочтут его
с наслаждением. Но прорывом  в новое я назвать его не могу. Я не
могу назвать такого примера ни за этот год, ни за год-два преды-
дущих, хотя написаны  были превосходные романы. Я не считаю, что
и тот роман, который сделал я,является прорывом в новое,это тоже
отработка старых  материалов, старых  методик, старых принципов.
Если бы я знал, в чем  состоит новая методика, я бы, конечно, её
уже давным-давно применил. Но я надеюсь, у меня  такое ощущение,
что вот-вот должно  возникнуть новое направление. Ощущение есть:
ситуация созрела, писатели есть, созрели,мне кажется,новые мето-
дики,но ещё пока никто не удосужился их обнаружить. Может быть -
не сумел, не знаю.
   БЕРЕЖНОЙ: Вот этот прорыв шестидесятых годов, он был связан с
тем,что исчезли многие ограничения,и,по всей видимости,следующий
прорыв  тоже  будет связан с тем, что у фантастики будет большая
степень свободы. Возможно ли это вообще?
   СТРУГАЦКИЙ: Мне не кажется эта аналогия правильной,потому что
у современного  литератора  достаточно степеней свободы. Сегодня
литератора не ограничивает никто, кроме его собственных, находя-
щихся  внутри  него, ограничений: эстетических, этических, может
быть, мировозренческих. Если  есть ограничения, то связаны они у
автора с его предысторией, с его биографией, с его представлени-
ями о том,что в литературе хорошо,что плохо и так далее. Внешних
ограничений нет. Перед шестидесятниками стояли внешние ограниче-
ния, и, когда эти ограничения рухнули, действительно хлынуло по-
ловодье. Все, что люди держали в себе, копили,все свои представ-
ления, какой  литература должна быть, а какой нет, всё это сразу
же  взорвалось: появилась новая фантастика. Сейчас внешних огра-
ничений  нет. Сейчас  прошло  уже  почти десять лет, как внешние
ограничения фактически исчезли.
   Должен  сказать, когда  я писал свой роман, я чувствовал себя
неописуемо  свободным. Я  мог позволить себе всё, что хотел. Все
ограничения, которые  я ставил  перед  собой, были моими личными
ограничениями. Никаких  социальных  ограничений, никакой внешней
цензуры не чувствовалось. Это,между прочим,очень новое ощущение,
странное. Но молодёжь наша успела в этой новой ситуации написать
по два, по три-четыре  романа, так что для них тут ничего нового
нет. Но вот прорыва пока тоже нет.
   НИКОЛАЕВ: А  вы  не  боитесь, что прорыв совершат новые люди,
которых  вы  не  знаете даже. Что это будет не прорыв Столярова,
Лазарчука, Рыбакова, Штерна,а совершенно незнакомых новых людей,
и  пойдут они не в ту сторону, в которую вы все-таки подсознате-
льно надеетесь и ждёте?
   СТРУГАЦКИЙ: Андрюша, я  не только не боюсь (бояться тут абсо-
лютно  нечего), но я почти уверен, что так и произойдёт. И самое
неприятное в этой ситуации будет то, что прорыв состоится и - не
будет нами узнан.
   НИКОЛАЕВ: Может он есть уже, просто мы его пока не видим?
   СТРУГАЦКИЙ: Нет. Понимаете в чем дело, когда возникла фантас-
тика  шестидесятых, читатели приняли ее на "ура", а литературная
критика, даже самая что ни на есть либеральная, приняла её в об-
щем-то  в штыки. Потому  что  она была воспитана в представлении
сороковых-пятидесятых годов,и вот это новое казалось им нелепым,
неправильным. Собственно, что  новое  произошло? Реализм вошёл в
фантастику. До шестидесятых годов в фантастике не было реализма.
Каждое  фантастическое  произведение представляло собой, по сути
дела,хуже или лучше написанный учебник жизни. Вот это правильно,
это не правильно. Чёрное-белое. Хорошие - плохие. Это были такие
плакатики. И вот в шестидесятые в фантастику  ворвался  реализм,
живая  жизнь в том виде, в каком она  на  самом деле существует.
Это  далеко  не  всем  понравилось. Должно быть, что-то подобное
происходит  сейчас. Вот, например, я с большим интересом, нет, с
интересом  не  то слово, но с любопытством наблюдаю, как фэнтези
завоевывает  рынок. Ведь  сейчас  читателей и любителей фэнтези,
наверное больше,чем любителей так называемой жёсткой фантастики.
Может, быть фэнтези и есть новое. Но тут дело в том, что фэнтези
хорошо освоена на Западе...
   НИКОЛАЕВ: Борис  Натанович, а вам не кажется, что под то, что
вы сказали, очень хорошо попадает роман Звягинцева. С одной сто-
роны критика категорически не принимает этот роман,и вы как кри-
тик тоже не принимаете...
   СТРУГАЦКИЙ: Нет, беда  в том, что я не принимаю это как чита-
тель.
   НИКОЛАЕВ: А вот читатели проголосовали за его роман...Не про-
сто  так, не  фанаты-звягинцы вручили ему премию, а именно те же
люди, что  дали  впоследствии премию "Гравилёту". Неужели это не
настораживает? Может  быть, роман  Василия Звягинцева это и есть
прорыв?
   БЕРЕЖНОЙ: Если бы в том году был "Гравилет", Звягинцев,скорее
всего, премию бы не получил...
   НИКОЛАЕВ: Не факт.
   СТРУГАЦКИЙ: Андрей, ну, что касается Звягинцева, то я не вижу
в нём  ничего нового, в этом  романе. Я не о частных недостатках
говорю... Главным  недостатком романа является полное отсутствие
в нём нового.
   НИКОЛАЕВ: Это вам так кажется, Борис Натанович...
   СТРУГАЦКИЙ: Нет, нет, нет, нет! Когда литературные критики не
принимали, скажем,ранних Стругацких или раннего Гансовского, они
не отрицали новизну, они прекрасно понимали, что, да, вот пришли
писатели, которые пишут не так, как Немцов, Казанцев, Охотников.
Они понимали, что это написано по-новому. Им эта новизна не нра-
вилась. Вот  ведь  в  чём все дело. Не нравилась новизна. Они не
считали, что фантастика должна быть реалистична. Если уж Тынянов
- Тынянов!- упрекал Алексея Толстого за то, что его Марс слишком
реалистичен!.. Тынянов! Величина номер один в нашей литературной
критике! Так  что  вы хотите от среднего рядового критика, пусть
даже самого добросовестного и либерального...Вот другое дело,что
я плохо  знаю  фэнтези, я не люблю  этот жанр... Может быть, там
происходят  какие-то совершенно новые, неизвестные ранее процес-
сы? Но об этом я просто судить не берусь. Что же касается реали-
стической  фантастики, то  повторяю: нет главного - нет новизны.
Всё  это... Ну, это, знаете, как  после... я даже не знаю, какой
пример... как после "Отцов и детей" Толстой пишет "Войну и мир".
Великое  произведение, гениальное, замечательное, но это не есть
прорыв  в  новую  литературу! Это  тот же самый, так называемый,
критический  реализм, ничего принципиально нового здесь нет. Вот
когда  появляется "Мастер и Маргарита" - вот тут самый заскоруз-
лый  критик  понимает, что  возникло нечто новое, не было такого
раньше! Нет, конечно, спохватываются, что  Н. В. Гоголь  в такой
манере работал когда-то, но тем не менее, сегодня это совершенно
новый род литературы - очень нехарактерный, очень нетипичный, ни
на  что не похожий... Вот я чего-то аналогичного жду... А сейчас
все  пишут  добротные и даже прекрасные романы в одной и той же,
если угодно, фантастико-реалистической  манере. По одному и тому
же принципу. Нарушение этого принципа не происходит. Это и хоро-
шо, и плохо...
   НИКОЛАЕВ: А повесть  Александра Щеголева "Ночь навсегда"? Про
мальчика с придуманной психологией?
   СТРУГАЦКИЙ: Нет,это просто хороший фантастический детектив...
Причём,фантазирование идет в самой неожиданной области - в обла-
сти психологии, там, где, казалось,фантазировать нельзя - а,ока-
зывается,можно...
   НИКОЛАЕВ: Так  разве  это  не прорыв? Раз "казалось нельзя, а
оказывается - можно", так не есть ли это что-то новое?
   СТРУГАЦКИЙ: Ну, может быть, Андрей. Не берусь спорить, не бе-
русь... Может быть, это какие-то  проблески  нового, возможно...
Вещь  не  тривиальная. Щеголев  вообще идет какой-то такой СВОЕЙ
тропкой. Он, казалось  бы, использует  старую  методику и старые
манеры, но  все  время  очень по-своему это у него получается. С
"Любви  зверя"  это  началось.  "Любовь  зверя"  очень  странная
вещь, она стоит сбоку, она не mainstream, она, так сказать,ближе
к какому-то берегу, какому-то флангу mainstreama. Очень оригина-
льная  вещь. Черт  его знает, может быть Щеголев и, будет первым
человеком, который совершит некий прорыв. Пока в нем старого бо-
льше. Но  может быть, если бы в нем было больше нового, я бы его
как раз и отверг.
   НИКОЛАЕВ: Хорошо, прозу Тюрина вы отвергаете большей частью.
   СТРУГАЦКИЙ: Нет, прозу Тюрина я отвергаю совершенно по другим
соображениям. Дело в том, что Тюрин находится на совершенно дру-
гом краю, он пытается по-прежнему писать научную фантастику. Вот
в чем вся беда Тюрина. Тюрин никак не поймет, или не хочет пони-
мать, или ему не нравится понимать, что время научной фантастики
кончилось. Вот я сейчас читаю его новый роман...
   НИКОЛАЕВ: "Последнее чудо-оружие страны Советов"?
   СТРУГАЦКИЙ: Да. Роман  сильно  отличается  от того, что Тюрин
писал раньше... Это, безусловно, шаг в правильном направлении,но
Саша  и там ну никак не может удержаться от многословных, изящно
написанных  псевдонаучных периодов, которые абсолютно не нужны в
современном романе. В романе,претендующем на звание художествен-
ного  произведения. Всё  это лишнее, всё это ненужное... Это как
если бы вдруг М. А. Булгакову вдруг пришло бы в голову описывать
научную  основу  волшебства Воланда, и он посвятил бы этому три-
четыре абзаца с употреблением таких слов, как "микрополя", "псе-
вдокорпускулы" и т.д.
   БЕРЕЖНОЙ: Ну, луч профессора Персикова он же изобразил?
   СТРУГАЦКИЙ: Так у него эта самая повесть на порядок слабее...
Она-то, как  раз  не  является совершенно новой, это как раз тот
пример, когда великий писатель пишет  побрякушку. И эта побряку-
шка  сверкает и блестит среди произведений такого же типа просто
потому, что она написана Мастером. Но - только поэтому.
   БЕРЕЖНОЙ: А пересадка гипофиза профессором Преображенским?
   СТРУГАЦКИЙ: Слава  богу, вы обратите внимание - там хватило у
Михаила  Афанасьевича  чувства такта совершенно не углубляться в
научную сторону. Хотя он ведь врач, и казалось бы, мог соблазни-
ться. Но не соблазнился! Потому что он чувствовал, насколько это
будет  эстетически  излишне. Он  же прекрасно понимал, что это у
него  не  научно-фантастический  роман,  это  символика, притча,
басня... А  вот  у Саши Тюрина (которого я очень люблю) - у него
есть это вот...не может он расстаться с любовью к научной фанта-
стике, к Science Fiction. Ему все кажется,что в научно-фантасти-
ческих  идеях  содержится  нечто  существенное и важное. Нет там
ничего. Нет. Времена, когда  научно-фантастические идеи поражали
воображение читателя давно уже миновали. Было такое время, было,
но эти времена прошли. Наука перестала быть экзотична. Наука бо-
льше не чудо - наука это быт. Со всеми вытекающими отсюда после-
дствиями