22 октября 1998

 Через девять лет


 Та дрянь, которую наколдовал мне в
длинном стакане сытомордый бармен,
называлась романтично - "коньячный пунш".
Коньяком не пахло, пахло клопами. В другое
время я бы не побоялся выплеснуть в рожу
этому лейтенанту известных органов (чин я
определил по захудалости кабака) его
свинское пойло. Но в тот день я был всему
рад. После девяти лет, в течение которых я
видел постоянно только опостылившие
физиономии моих товарищей по зимовкам, да
периодически - пингвинов и белых медведей,
мне было до ломоты в костях приятно вновь
ощутить себя среди нормальных людей,
слышать новую странную музыку, в такт
которой по стенам резво прыгали
разноцветные огни.
 Девять лет периодических полярных
экспедиций перечеркнули мою предыдущую
жизнь, вернее, придали ей новый смысл. Они
стали соеобразным барьером между мной и
той девушкой, благодаря которой я вынужден
был очертя голову бежать от того, что было
дорого с детства и, слава богу, через этот
барьер не перейти назад.
 Все знают, что убийцу тянет на
место преступления. Но почему же ни в чем
не повинного человека так неудержимо
влечет на место беды? Ведь именно в этом
баре девять лет назад я...
 Мне было восемнадцать лет, и мы с
Мариной сидели вон за тем столиком, что
чуть в стороне от остальных. Тогда на нем
стояла настольная зеленая лампа. И в
зеленоватом свете Марина с ее распущенными
черными волосами, настолько блестевшими от
шелковистости, что казались мокрыми,
предстала передо мной печальной русалкой.
Глаза потусторонне зеленели, а губы,
которые она всегда ярко красила, придавали
немного хищное выражение в общем-то
нежному лицу. Не хватало только венка из
кувшинок... Я держал ее за обе руки и
молча задыхался. Я решал вопрос, как
прикрыть вздыбившуюся под джинсами мою
самую главную драгоценность, когда мы
встанем из-за стола. Укротить моего
младшего брата было делом совершенно
немыслимым, и я обливался холодным потом
при мысли, что Марина, заметив его,
подумает что-нибудь нехорошее о моих
намерениях относительно ее.
 Велико же было мое удивление,
когда она, опустив долу свои ресницы (их
тени тут же закрыли лицо до подбородка),
глухим голосом прозрачно заговорила:
 - Знаешь, так тоскливо бывает
всегда одной по вечерам...
 Я проглотил слюну, поперхнулся и
любовно погладил братца под столом. Марина
протянула мне руку ладонью вверх, которую
я стал балгодарно целовать, еще не зная,
как быть дальше.
 Но Марина повела себя просто и
непринужденно, как нив чем не бывало
увлекла меня за собой в парадную, когда я
замялся у входа, затем - в лифт, а оттуда
уже - в квартиру. При этом она увлеченно
рассказывала мне о своей поездке в
Чехословакию, однако, захлопнув дверь,
оборвала себя на полуслове и резко
повернулась ко мне. Моя шея оказалась в
теплом кольце гладких рук и я сумасшедше
схватил ее в объятия с последней смятенной
мыслью: "Ведь мне уже восемнадцать - пора
бы давно и попробовать женщину". Я смутно
представлял себе, что нужно делать, но
природа и вожделение подсказали. Я поднял
Маринину кофточку и стал гладить
бархатистую тоненькую спину, пересчитывая
пальцами острые позвонки и угадывая
бугорки родинок. Марина ласкала тем
временем моего меньшого братца, который от
удовольствия увеличился чуть ли не втрое,
прижималась к нему низом живота и поводила
бедрами.
 Я тем временем быстро добрался до
замочка бюстгальтера, неожиданно быстро
там что-то щелкнуло, и он расстегнулся.
Пальцы мои взмокли и дрожали, а щеки
горели так, что я боялся случайно
прикоснуться ими к ней - вдруг обожгу!
Облизав и закусив губу, я смело запустил
руки под чашечки бюстгальтера и
почувствовал, как под моими ладонями росли
два крошечных шершавых бугорка сосков,
которые только что были мягкими и
податливыми. Я почувствовал неудержимое
желание прикоснуться к ним ртом, втянуть в
себя, и - рухнул на колени, а так как
Марина была совсем маленького роста, то я
немедленно достиг своей цели. Груди ее
были невкусными, вернее, ощущались во рту
как инородное тело, но я не мог заставить
себя оторваться от них. Мои руки тем
временем зажили соей отдельной жизнью,
дикое желание, подхватившее меня, как
волна, заставило забыть всякую
мальчишескую стыдливость. Свою юбку
Марина, тоже дрожавшая и задыхавшаяся в
перемешку со стонами, расстегнула сама, а
мне оставалось только содрать ее на пол
вместе с трусиками. Тогда я, совсем уже
смелый и торжествующий, уткнулся лицом в
колючий курчавый треугольник под округлым
началом живота, одновременно стал
вылизывать его языком и упиваться
незнакомым мне до тех пор запахом самки,
готовой отдаться самцу. И, совсем потеряв
голову, я опрокинул девушку на соломенный
коврик. Голова Марины запрокинулась, глаза
идиотически-бессмысленно поблекли, из-под
расслабленных губ высунулось тонкое жало
влажного языка, и весь ее рот стал похожим
на также готовуюдля приема моего младшего
братца напряженную промежность.
 Вдруг она выгнулась почти дугой,
приподнявшись лишь на голове и тискаемых
мною ягодицах, и на несколько минут
забилась в таких судорогах, что я даже
отпустил ее на это время, освобождая пока
своего младшенького, который, оказавшись
на воле, ринулся к распахнутым для него
розовым воротцам...
 Но Марина резко сдвинула ноги,
села и безо всякого перехода захохотала,
став необыкновенно мерзкой. Я опешил и
отступил. Похоть за секунду сменилась
отвращением.
 - Мальчишечка! - продолжала
визгливо смеяться она. - Зелененький мой!
Ох, уморил, сил нету! Половой гигант! Ты
хоть раз-то с девочкой спал, а?
 - Марина... Марина... - лепетал я,
ошеломленный такой ужасной внезапной
переменой.
 - Так вам и надо всем, кобеленышам
похотливым! - продолжала выкрикивать она.
Так вас и надо всех, как я! Придет,
свиненыш, загордится, воображает -
мужчина! Так на ж тебе! Можешь теперь к
мамочке бежать - я, что мне нужно было,
получила!
 Я убито попятился к двери. Марина,
кошкой вскочив на ноги, кинулась к двери и
распахнула ее. Я безмолвно переступил
порог, только на лестнице сообразив, что
надо застегнуться.
 Пока я подвергался неслыханному
этому унижению, на улице разразилась
настоящая весенняя гроза. Хватаясь за
стенки, я вышел из парадного, увидел
ливень и плюхнулся на колени перед
ближайшей водосточной трубой, силясь
подставить под нее голову.
 С того дня со мной, как с
мужчиной, все было кончено. какую бы
ситуацию ни послал мне случай, мысль о
близости с женщиной немедленно вызывала во
мне воспоминания о тех минутах с Мариной,
и я даже не делал больше никаких попыток.
 В одном фильме я случайно увидел
Антарктиду, и с тех пор мысль
завербоваться куда-нибудь - лишь бы удрать
от воспоминаний - не покидала меня ни на
день. Вскоре я осуществил это намерение, а
потом зимовка стала следовать за замовкой.
Женщин в полярные экспедиции не брали, и в
то время, как мои сотоварищи по
воздержанию начали всерьез поговаривать о
белых медведицах, я рисовал в уме кровавые
картины мести Марине, погубившей меня.
Сначала я мечтал выследить ее у дома и
стукнуть чем-нибудь тяжелым, потом
представлял, что я заманиваю ее
куда-нибудь в темноту и изрезаю бритвой
все лицо. Я знал, что отомстив ей, я буду
спасен. Это стало моей целью в жизни, но я
прекрасно понимал, что планы мои не могли
осуществиться: я даже улицу, где она жила,
не помнил - в таком бреду шел туда и
обратно... Мне никогда не отомстить ей!
 А началось это здесь, в этом
грязноватом баре, девять лет назад... Мы
сидели вон за тем крайним столиком... Я
поднял глаза и содрогнулся. На минуту
зажмурился и опять посмотрел. На том же
месте, что и тогда, также похожая на
русалку, одиноко сидела Марина.

 Я довольно часто прихожу сюда.
Этот задумчивый мужчина сегодня уже давно
привлек мое внимание. В его фигуре,
повадках и голосе чувствуется что-то до
такой степени мужское, что хочется молча
обнять его за шею и спрятать голову у него
на груди. Вместе с тем, когда он
разговаривал с барменом и перекидывался
парой слов с соседом по столу, я уловила в
его манерах нечто юношески-застенчивое и
трогательное. Словом, мне было достаточно
одного взгляда, чтобы понять, что этот
мужчина - мужчина-дикий зверь, из тех,
которые, если их приручить, никогда не
будут нуждаться в клетке. Мне опротивели
мальчишки, которых я довожу до
полуобморока, а потом, не отдавшись,
выпроваживаю за дверь. В своей жизни я
получила бессчетное количество оргазмов,
позволяя таким самонадеянным мальчикам
заласкивать себя и отказывая им в решающий
момент. Мне двадцать семь, а никому из них
я не позволила нарушить свою
девственность! Чтобы это произошло, мне
нужен мужчина, который не будет дрожать и
блеять и хлюпать носом, а просто придет и
возьмет, с нежностью, конечно, но такой,
чтобы я чувствовала под ней неумолимость и
твердую, надежную силу. Именно такой,
наверное, в постели этот большой мужчина.
Но в его постели с ним не я...
 Господи, неужели он идет ко мне?!

 Мужчина и женщина под руку вышли
на вечернюю улицу. Женщина прижималась к
локтю своего спутника так, словно он был
ей самым близким и любимым человеком на
свете. Она все время снизу благодарно и
преданно заглядывала ему в лицо,
по-девичьи скованно улыбаясь. Он что-то
говорил ей, сверкая в сизых сумерках
доброй улыбкой. Эти люди шагали рядом так,
как будто шли вместе уже много лет,
намереваясь тем же интимным, в такт, шагом
перейти через столетья. Что до женщины, то
по ее блаженному лицу ясно было видно, что
она не сомневалась в своем будущем...
 Она привела мужчину в тесную, но
милую свою квартирку, и остановилась в
прихожей, не решаясь приглашать его
дальше, уронив руки и склонив голову.
Тогда он слегка поднял лицо своей подруги
за подбородок и посмотрел ей в глаза. Она
тотчас же вновь опустила их и с коротким
стоном упала ему на грудь...
 Марине стало тепло и спокойно.
Впервые за много лет желание не
поднималось в ней, ее все сильнее
охватывало стремление вжиться в него,
чудом найденного и уже любимого, слиться с
ним и не отпускать никогда. Припав мужчине
на грудь, женщина слышала, как трепетно
колотится его сердце и принимала это за ту
застенчивость, которую с первой минуты
угадала в нем. Марине ничего в тот миг не
нужно было - лишь бы стоять вот так
неопределенно долго, никогда не очнуться
от блаженства, которое подняло и закружило
ее над землею.
 Мужчина по-прежнему держал Марину
в объятиях, ей было немыслимо хорошо,
только одно непонятное неудобство у шеи
беспокоило ее. С досадой выныривая, как
из-под теплой воды, из одолевших ее
безумных мечтаний, Марина слегка повернула
голову, но тут почувствовала, как что-то
острое резко коснулось подбородка. Она
поднесла туда руку и в ужасе закричала,
это "что-то" оказалось ножом.
 "Маньяк", - быстро подумала
девушка и попыталась высвободиться, но
железные руки, как капкан, держали ее. Она
стала вырываться,
 - Ты что?! Пусти! Пусти же!!!
 Марина резко дернулась, и острие
ножа, скользнув вниз по шее, разрезало
кожу. Теплая кровь сразу стала заливать
платье. Девушка обезумела. В этот миг
мужчина сам отпустил ее, и Марина
бросилась бежать, сдавленно крича, а он
шел за нею, методично переступая и держа
нож направленным на нее. Глаза его стали
такими же, как эта безжалостная сталь, и
Марина всем существом ощутила, что от
таких глаз не приходится ждать пощады. В
предсмертном безумии женщина заметалась по
комнате. Мужчина с ножом неумолимо
двигался за нею. Он мог бы поймать женщину
в любой момент, но, очевидно, хотел, чтобы
она бегала от него. Настигая ее, он каждый
раз, коснувшись ножом платья, давал ей
дико закричать и ускользнуть, чтобы
повторить паническое бегство и спокойное
преследование сначала. Раз, догнав Марину
сзади, он рукой разодрал на ней платье
сверху донизу вместе с бельем. Потеряв
ориентацию, как нагоняемая котом мышь,
Марина металась по комнате, цепляя ногами
стулья, которые с грохотом рушились на
пол. Первобытный страх вскоре перехватил
Маринин крик. Она только шумно хрипела и,
наконец, запутавшись в упавшей одежде,
упала и стала спасаться от преследователя
уже на четвереньках, волоча свои роскошные
волосы и тихо визжа от отчаянья. Это было
уже не человеческое существо - она
извивалась, как недобитая собака на
живодерне, ползла, падала лицом на паркет,
оборачивалась с выражением непередаваемой
животной тоски, опять ползла и опять выла.
 Мужчина, который с той минут, как
вошел сюда, не сказал ни одного слова,
продолжал с сатанинской улыбкой травить
ее. Наконец, доведенная до крайней степени
физического и духовного изнеможения,
Марина забилась под стол и, уткнувшись
лицом в коврик, закрыла голову руками...
Мужчина одним движением перевернул шаткое
укрытие и, оказавшись над обнаженной
женщиной, занес было нож для удара, но
вдруг рука его опустилась.
 Эта поверженная женщина,
безобразная в своем унижении,
растрепанная, окровавленная и грязная,
ради прихоти убившая в нем мужчину девять
лет назад, теперь возвращала ему жизнь. Он
с удивлением почувствовал, как
возвращается утраченное его мужское начало
и грозно дает о себе знать горячим
нетерпением. На этот раз он совей властью
укротил его. Он увидел, что скорченное
тело на полу перед ним покрылось
отвратительным холодным потом и дрожит,
вернее, сотрясается от ожидания смерти. Он
пнул Марину ногой:
 - Ты! Сука!
 Женщина вздрогнула от удара, но не
шевелилась. Он ударил ее вторично,
перевернув этим пинком лицом вверх. Она
все равно не отняла судорожных рук от
лица.
 - Сука! - повторил мужчина. -
Мальчики твои вырастают, поняла?
 Марина отняла ладони и посмотрела
на мужчину. Ничего, решительно ничего в
его чертах никого ей не напоминало. Но она
все равно догадалась, что привело его сюда
и, догадавшись, задрожала всем телом
вновь. Мужчина, пренебрежительно глядя на
Марину, срывающимся от сдержанного
волнения голосом проговорил:
 - Хуй с тобой, живи, дрянь.
Прирезал бы я тебя как курицу, да садиться
из-за гадины не стану.
 Он повернулся уже спиной,
собираясь уходить, но остановился, снова
посмотрел на жалкую, распростертую перед
ним девушку - и плюнул. Густой мужской
плевок пришелся на коленку.
 Мужчина захлопнул за собой дверь
так, что затрясся весь дом. Он улыбнулся
от уверенности, что вступает сегодня в
новую жизнь и больше не поедет в
экспедицию. А в оставленной им разоренной
квартире посреди комнаты на полу нагая,
растерзанная, окровавленная и опозоренная
женщина рыдала и рвала на себе волосы.