#02 19 марта 1999

Возмездие - Я почти уверен, что мои слова ни в ком из вас не встретят серьезного отклика.

 ВОЗМЕЗДИЕ


 ЧАСТЬ 1

 Я почти уверен, что мои слова ни в ком
из вас не встретят серьезного отклика.
Может быть, правильнее было бы не
высказывать суждения, столь далекие от
суждений, которыми живет наш век. Однако я
не стану противостоять искушению и
все-таки расскажу этот, может, на первый
взгляд, не правдоподобный, случай,
происшедший со мной лично.
 Я уверен, что в жизни существует
возмездие, не потому, что мне хочется
надеятся на отмщение, а как человек, на
самом деле испытавший неотвратимость
судьбы, подводящей черту под случившимся в
нашей жизни. Но не буду говорить об этом,
перейду непосредственно к рассказу о
трагическом происшествии, печальный след
которого пал тенью на всю мою жизнь.
 Мне было 28 лет когда началась война,
которую в непонятном ослеплении мы долго
называли великой. Мой зять и отец были
военными. Я с детства воспитывал в себе
убеждение, что высшее проявление
человеческого благородства есть военная
доблесть. Когда мобилизация оторвала меня
от семьи, я ушел на фронт с чувством
радости и исполненного долга. Оно было так
велико, что моя жена была готова разделить
со мной горделивую радость. Мы были женаты
три года. У нас были спокойные чувства,
может быть, не слишком страстных, но
любящих друг друга крепкой, реальной
любовью здоровых людей, не ищущих связей
на стороне. Новизна ощущений новой
обстановки успела уже остыть во мне, и
разлука стала тяготить меня.
 Однако на фронте, вдали от жены, я
оставался безупречно верен ей. Пожалуй, во
многом это можно объяснить тем, что рано
женившись, я не поддавался влиянию слишком
легкомысленной пустой жизни, которой жили
многие мои однополчане.
 Только в начале второго года войны мне
удалось получить отпуск. Я вернулся в полк
в точно назначенный день, лишний раз
укрепив репутацию не только хорошего, но и
педантичного офицера. Мои успехи по службе
понижали до некоторой степени горечь
разлуки с женой, или, если говорить
честно, отсутствия женщин вообще. К весне
1916 года, когда я был уже одним из
адъютантов верховного главнокомандующего,
за несколько дней до начала знаменитого
наступления, я получил предписание срочно
выехать в штаб Западного фронта с одним
важным документом. От своевременности его
доставки и сохранения тайны могла зависеть
судьба всей операции.
 Передвижение войск лишало меня
возможности получить отдельный вагон
раньше следующего дня. О промедлении
нечего было и думать. Я выехал обычным
поездом, чтобы в Гомеле пересесть на
киевский скорый, идущий в Вильнюс, где
стоял штаб Западного фронта - цель моей
поездки. Отдельного купе в вагоне первого
класса не оказалось. Проводник внес мой
чемодан в ярко освещенное четырехместное
купе, в котором находилась одна
пассажирка, очень привлекательная женщина.
Я старался не выглядеть слишком
навязчивым, но успел все-таки заметить
чем-то опечаленное лицо. Глухо закрытый, с
высоким воротом костюм показался мне
траурным. Мысль остаться с этой женщиной
наедине почему-то смутила меня. Желая
скрыть это чувство, я с самым безразличным
видом спросил у проводника:
 - Где можно найти здесь кофе?
 - В Жлобине, через два часа. Прикажите
принести?
 Он хотел положить на верхнюю полку мой
чемодан, в котором лежал пакет о
наступлении. Я испугался, и так резко и
неожиданно схватил его за руку, что,
сделав неловкое движение, он углом
чемодана задел электрическую лампочку. Я
увидел, как женщина вздрогнула от громкого
звука лопнувшего стекла. С бесконечными
извинениями проводник постелил мне
постель, зажег ночник и вышел.
 Мы остались вдвоем. Пол часа тому
назад, на перроне гомельского вокзала,
ожидая поезда, я мучительно хотел спать.
Мне казалось величайшим благом вытянуть
ноги и опустить голову на чистое полотно
подушки. Теперь же сон совершенно покинул
меня. В полумраке я старался разглядеть
лицо женщины и чувствовал ее присутствие,
воспринимаемое мною именно как присутсвие
женщины. Как будто ток установился между
нами. Врочем, я ощутил это позднее.
Сначала я растерялся и не знал, как с ней
говорить. В синем цвете едва белеющее лицо
женщины казалось очень красивым, и я
почему-то невольно стал ждать того
момента, когда она начнет раздеваться, но
она спокойно, будто меня здесь и не было
смотрела в окно, повернув четкий профиль,
казавшийся в полумраке печальным.
 - Простите, вы не знаете, где здесь
можно выпить кофе? - спросил я.
 Легкая усмешка тронула ее губы.
Наконец, решившись, я пересел на ее диван.
Она отодвинулась, слегка отстранила
голову, как бы для того, чтобы лучше
разглядеть меня. Тогда, осмелев, я уже не
пытался найти слов, протянул руку и
положил ее на подушку почти около талии
соседки. Она резко пересела дальше, и
вышло так, что ее бедро крепко прижалось к
моей руке.
 Кровь ударила мне в голову. Долго
серживаемое желание заставило меня не
рассуждать. Не задумываясь над тем, что я
делаю, я обнял гибкую талию. Женщина
отстранилась, уперлась мне в грудь руками.
В слабом свете ночника лицо ее бледнело
нетерпеливым призывом. Не владея собой, я
стал покрывать ее лицо поцелуями и она
сразу поникла, ослабела, опустившись на
подушку. Склонясь над ней, я все же не
осмеливался прижаться губами к ее алеющим
губам. Но против воли, почти инстинктивно,
моя рука поднималась все выше и выше по
туго натянутому шелку чулка. Когда под
смятыми, взбитыми юбками, под черным
чулком показалась белая полоса ее тела,
она блеснула ослепительней, чем если бы в
купе зажглась разбитая проводником
лампочка. И только тут я понял, что
женщина отдалась мне: ее голова и туловище
все еще в бессилии лежали на диване, она
закрыла лицо руками и была совершенно
неподвижна, и уже никакая дерзость не
могла встретить отпора. Ноги ее беспомощно
свесились на пол, и глаза резала белизна
ее кожи, между чулками и шелковой
батистовой юбкой. Мое тело думало за меня.
Тяжелая, густая кровь налила все мои
члены, стеснило дыхание. Я чувствовал, как
невыносимыми тисками мешает мне затянутый
на все пуговицы военный мундир, и как
будто постороннее, независимое от меня
тело с силой и упругостью стальной пружины
просится на свободу. Рука моя уже без
дрожи прошла расстояние, отделяющее полосу
открытого тела до места прекрасного и
пленительного.
 Мои пальцы нащупали сквозь тонкое
белье гладкий, как совсем у юной девушки
живот, коснулись нежного, упругого
холмика, которым он заканчивается. Я
предчувствовал уже, как через несколько
мгновений утону в этом покорном, свежем,
как спелое яблоко теле. В эту минуту я
заметил, что дверь в коридор не совсем
плотно закрыта. Закрыть дверь на замок
было делом нескольких секунд, но и их
хватило на то, чтобы ослабить для
грядущего наслаждения ту часть моего тела,
которая была гораздо более нетерпеливой,
чем я сам. Никогда до этого дня я не
испытывал такого припадка всепоглощающего
наслаждения. Как будто из всех пор моего
существа, от ступней, ладоней,
позвоночника вся кровь устремилась в один
единственный орган, переполняя его. Я
почувствовал, что каждая минута
промедления наполняет меня страхом,
боязнью, что телесная оболочка не выдержит
напора кровяной волны и в недра женского
тела вместе с семенной влагой польется
горячая алая кровь.
 Я поднял по-прежнему свешивающиеся
ножки, положил их на диван, окончательно
приведя в необходимое состояние свой
костюм, вытянулся рядом с женщиной, но
скомканный хаос тончайшего батиста мешал
мне. Думая, что сбилась слишком длинная
рубашка, я резким движением сдернул ее
кверху и сейчас же, ощутив покров ткани,
почувствовал шелковистость мягких курчавых
волос. Мои пальцы коснулись покрытой
батистом ложбинки, прижались к ней,
скользнули в ее глубину, которая
раздавалась с покорной нежностью, как
будто я дотронулся до скрытого, невидимого
замка. Ноги тотчас же вздрогнули,
согнулись в коленях и разошлись, сжатые до
сих пор. Мои ноги с силой разжимали их до
конца. Капля влаги, словно слеза, молящая
о пощаде, пролилась мне на руку. Меня
переполнило предчувствие неслыханного
счастья, невозможного в семейной жизни.
Эта семейная жизнь меня скрывала. Она не
дала мне достаточного опыта, чтобы
справиться с секретами женских застежек, я
без толку искал какие-то тесемки, но все
тщетно. Вне себя от нетерпения я готов был
просто разорвать в клочки невесомую ткань,
когда в дверь резко постучали.
 Не хватает сил описать мое
раздражение, когда проводник сказал, что
скоро станция и там можно выпить кофе. Я
грубо сделал замечание, что нельзя ночью
из-за каких-то пустяков будить пассажиров.
Он обиделся, но пререкания с ним отняли у
меня несколько минут.
 Когда я вернулся, в позе женских ног
не произошло никаких изменений; ее
запрокинутые руки по-прежнему закрывали
лицо; все также белели обнаженные стройные
ноги. Я еще сильней захотел это тело, хотя
уже не было прежней жажды, бывшей ранее
такой нестерпимой. Она исчезла настолько,
что я почти испугался, когда проникая к
вновь покорному телу, почувствовал, что
устранено последнее препятствие к
обладанию им. Курчавые завитки
необыкновенно приятных шелковистых волос
был открыт, мои пальцы свободно касались
иаинственного возвышения, я легко
скользнул в эту темную влажную глубину, но
увы...
 Это была лишь рука. Все остальное как
будто потеряло всякую охоту последовать за
ней. Соблазнительной прелести ножки были
теперь раскрыты так широко, что падали на
пол, не давая мне другого места, кроме
уютного беспорядка. Женщина ждала... Я не
мог обмануть ее ожидания, но в то же время
не было никакой возможности дать ей
быстрый утвердительный ответ.
 Острый, унизительный стыд охватил
меня. Стыд доводящий до желания сжаться в
комок, стать меньше, невидимее, но с
какой-то дьявольской быстротой на это
желание откликнулась всего одна часть
моего тела - та самая, которая повергла
меня в этот стыд. Больше я не мог
сомневаться - это был крах, банкротство,
повторный невиданный провал. Однако, не
желая в этом сознаться, моя рука
продолжала ласкать тело женщины. Она с
желанным жаром приникла к его поверхности,
она дерзнула даже прикоснуться к его
тайнику, жаждавшему, чтобы его закрыли. Я,
имитируя внезапно вспыхнувшую страсть,
отнял маленькие руки от лица, увидел
крепко сжатые ресницы и рот, стиснутый
упрямым нетерпением. Я впился в этот рот
искусственным поцелуем и мягкая рука
закинулась мне на шею, привлекая ее к
себе. Эта пауза длилась долго. Другая,
свободная ее рука упала вниз, летучим
движением прошлась по моему беспорядочному
костюму, коснулась... А впрочем нет, она
ничего не коснулась. Весь ужас был в том,
что уже не оставалось ничего, чего с
удовольствием коснулась рука женщины. Да,
я сжался в комок, я сгорал от стыда и
желания, и женщина поняла это. Она сделала
движение сесть, но я не хотел признаться в
поражении. Я не мог поверить тому, что
необычайная страсть могла покинуть меня
бесповоротно. Я надеялся поцелуем вернуть
ее прилив. Я не сильно разжимал упрямо
сжатые губы, впивался в них языком.
Очевидно, я был просто противен. Хотел
было уже подняться, однако рука не
отпускала меня. Она с силой нагинала мою
голову и подбородок пришелся к овалу ее
груди.
 Твердый, как крохотный кусочек резины,
сосок вырвался из распахнувшейся блузки и
я вновь почувствовал прилив к застывшим
членам. Я целовал, сосал сосок тонко,
остро и исступленно, с жадностью втянув в
рот упругую, похожую на большое яблоко
грудь и почувствовал, как груди ее
набухают, делаются полныни от томящего ее
желания. Руки женщины все более настойчиво
притягивали мою голову. Я вдруг услышал
приглушенный, с трудом произнесенный
сквозь зубы голос: "Поцелуй хоть меня." То
были первые слова, произнесенные женщиной
за вечер. Мой рот потянулся к ее губам,
яркая окраска которых алела при слабом
свете ночника. Она с силой прижала мою
голову к своей груди, а затем стала
толкать ее дальше вниз. Сама же быстрыми
движениями передвигала свое тело по
скользкой подушке и я опять услышал
измененный, прерывающийся от нетерпения
голос: "Да не губы... Неужели вы не
понимаете! Поцелуйте меня там, внизу..."
Я, действительно, едва понял. Конечно, я
слышал о таких вещах. Немало анекдотов на
эту тему рассказывали мои товарищи. Я даже
знал имя одной такой кокетки, но я никогда
не представлял, что это может случиться в
моей жизни.
 Руки женщины не давали мне времени на
изумление - они впивались коготками в
концы моих волос, ее тело поднималось все
выше и выше. Ноги расжались, приблизились
к моему лицу и поглотили его в тесном
объятии. Когда я сделал движение губами,
чтобы захватить глоток воздуха; острый,
нежный и обольстительный аромат опьянил
меня. Мои руки в судорожном объятии обняли
ее чудесные бедра, и я утонул в поцелуе
бесконечном, сладостном, заставившем
забыть меня все на свете. Стыда больше не
было. Губы впивали в себя податливое тело
и сами тонули в непрерывном лобзании,
томительном и восхитительном. Тело женщины
извивалось, как змея и влажный жаркий
тайник приникал при бесчисленных поворотах
к губам, как будто живое существо, редкий
цветок, неведомый мне в мои 28 лет. Я
плакал от радости, чувствуя, что женщина
готова замереть в судорогах последней
истомы. Легкая рука скользнула по моему
телу, на секунду задержалась на тягостно
поникшей его части, сочувственно и любовно
пожала бесполезно вздувшийся кусок кожи и
сосудов. Так, наверно, маленькая девочка
огорченно прижимает к себе ослабевшую
оболочку мячика, из которого вышел воздух.
 Эта дружеская ласка сделала чудо. Это
было буквально воскрешение из мертвых,
неожиданное и стремительное воскрешение
Лазаря: сперва чуть заметно тронулась его
головка, потом слабое движение прошло по
его телу, наливая его новой, свежей
кровью. Он вздрогнул, качнулся, как от
слабости, и вдруг поднялся во весь рост.
 Желание благодарно поцеловать женщину
переполнило мою грудь: я сильно прижался
губами к бархатистой коже бедер, оставляя
на ней следы поцелуев. Затем я оторвался
от этого чудотворного источника, его
ароматная теплота вдохнула моего
воскресшего Лазаря к жизни, нетерпеливый,
мучительно сладостный тайник поглотил его
в недра.
 Наслаждения были легковесны, как
молния, и бесконечны, как вечность. Все
силы ума и тела соединились в одном
желании дать, как можно больше, этому
полудетскому телу радости, охватившему
меня своими объятьями. Ее руки сжимали мое
тело, впиваясь ногтями в мои руки,
касались волос, не забывая о
прикосновениях более интимных и
восхитительных. Не было места, которое не
чувствовало бы их прикосновений. Как будто
у меня стало несколько пар рук и ног. Я
сам чувствовал невозможность выразить
двумя руками всю степень этой радости,
которая переполняла меня. Пои пальцы
перебегали по спелым яблокам ее налившихся
грудей, щупали ее голову, волосы, плечи.
Было мучительно, что я не имею еще рук,
чтобы ими ближе, теснее прижать к себе
обнимавшее меня тело. Я хотел бы, как
спрут, иметь четыре пары рук, чтобы взять
ее тело. Сколько времени, мгновение или
вечность, длились эти объятия я не знаю.
Внезапно, обессиленно мы разжали руки,
замерли от счастия и удовольствия. Мы
заснули, прижавшись друг к другу.


 ЧАСТЬ 2

 Не знаю, как долго я проспал. Разбудил
меня осторожный шорох. Так, иногда, в
самой глубокой тишине может разбудить
слабый скрежет зубов. Еще бессознательно я
открыл глаза и увидел, что женская фигура,
наклонившись, сидя на корточках, что-то
ищет на полу при слабом свете. На ней
ничего не было. Я быстро поднялся, но в
тот же момент раздался ее испуганный
голос:
 - Не смейте смотреть на меня,
отвернитесь от меня, я раздета.
 Мне было трудно удержаться от смеха;
эта неожиданная стыдливость после всего,
что произошло, была слишком забавной. Но я
послушно закрыл глаза с чувством
некоторого удовлетворения, которое всегда
доставляла мне мысль, что ты обладаешь
женщиной, не слишком доступной и не
лишенной стыдливости и, как только мои
веки сомкнулись, я снова почувствовал
приступ непреодолимой дремоты. Однако
женщина не дала мне уснуть прежде, чем я
ушел на свою постель. Я разделся, умылся,
погрузился в неясную прелесть сновидений.
Ни одного из них я не запомнил. Бывает
так, что целая стая снов осеняет наш
покой, сменяясь радостным и быстрым
чередованием, свежестью счастья.
Подсознательно мне врезался в память один
из них, последний. Мне чудилось, что
ранним утром я лежу у себя в комнате, где
прошло мое детство и юность. Я сам еще юн,
мне 17 лет. Сквозь сомкнутые веки я
чувствую, как золотые солнечные лучики
врываются в комнату и в сверкающих полосах
пляшут серебряные пылинки. Ласковый
крошечный котенок играет, прыгает по моему
телу. Движения его щекочут меня. Вот он
пробежал по моим ногам, остановился, будто
бы в раздумье, или вернуться обратно, или
свернуться клубком. Я ясно вижу его
смешную мордочку, которая с любопытством
озирается вокруг. Он делает грациозное
движение и вдруг в острых щелочках его
зрачков загорается интерес - он увидел
что-то привлекательное. Оно так близко от
его мордочки, что он не меняя позы может
достать его, надо только протянуть лапку.
Такая забавная игрушка. Он шаловливо
трогает лапкой и смотрит, как она слегка
качнулась. Котенок заинтересовался.
Осторожно приподняв двумя лапками этот
предмет, он рассматривает его. Это очень
интересно. Забавная игрушка, словно
учитывая его желание, поднимается, как
живая. Он быстро ударяет ее лапкой и,
выгнув спину, взъерошив шерсть,
приготовился защищаться. Она обиделась на
его дерзость, стала во весь рост и
оказалась больше, чем сам котенок. Он
напуган, его мучает любопытство. Кто
знает, может быть красный, свежий кусочек
съедобен. Враг не хочет нападать, он не
обращает внимания на пристальный взгляд
узких зрачков, он хочет опять уснуть,
когда, внезапно осмелев, котенок решает
коснуться языком его головки. Маленькие
лапки с нетерпением перебирают по коже.
Это не удается и коготки чуть-чуть
царапают мне бедро и живот. Внезапно во
мне пробудилось сознание. Я увидел
освещенное солнцем купе. Поезд стоял.
Женское личико, любопытное и смешное, как
у котенка, смотрело на меня. Незнакомка,
ведь я не знал еще, как ее зовут, сидела
на постели, облокотившись на столик,
разделяющий наши диваны и наблюдала за
мной. Теперь я мог разглядеть ее лицо. Оно
было прекрасно.
 Неровные лучи солнца падали на
короткие кудри, дробились о них тысячами
искорок, а в больших голубых глазах
светилась шаловливость. Я проследил
направление ее взгляда и почувствовал, как
краснею: скинутое одеяло опустилось ниже
пояса, белье открывало тело. О!.. Это было
не совсем скромное зрелище. Скорее
напротив, но оно не смутило мою соседку.
Вытянув руку, она перебирала напрягшуюся
часть моего тела, острые ногти царапали
мне живот. Мгновенно сон покинул меня. Она
прочла это сразу по той искре, которая
одновременно вспыхнула в моих глазах и под
ее рукой. Раздался мелодичный и совсем
тихий смех:
 - Наконец-то, разве можно быть таким
соней? - я хотел подвинуться к ней, но она
предупредила меня. - Не надо, хочу к вам!
 Она быстро перебросила свое тело ко
мне на диван. Я остался лежать неподвижно.
Она села у меня в ногах и по-очереди
подобрала ножки. С улыбкой посмотрела мне
в лицо. Острые, чудесные груди
просвечивались скозь тонкий батист рубашки
такой короткой, что она оставляла
открытыми ее ножки. Блестящие коготки на
них прижались к полотну простыни, круглые
колени слегка приподнимались, линии
безупречной чистоты вели от них к бедрам,
розовому мрамору живота. Там, где эти
линии готовы были соединиться на меня
смотрел, разделяя их, большой удлиненный
глаз. Он не был светел и смешлив, как глаз
женщины. Из-за густой сети его приподнятых
ресниц проникал глубокий взгляд пристально
и слегка расширенного разреза, из которого
чуть-чуть выглядывал зрачок.
 Казалось, этот глубокий глаз мирно и
неслышно дышит, чуть заметно сужаясь и
расширяясь. И с этим дыханием
приоткрывалась какая-то неведомая глубина.
Да, именно так. Мне казалось, что сама
женщина пристально и зовуще смотрит на
меня, подчеркивая красоту ее по-турецки
сложенных ног. Этот настойчивый взгляд
потряс меня. По мне пробегали желания, и,
зажженый этим огнем светильник, выдал
перед ней огненный язычек пылающего тела.
Насытившись волнением, которое она читала
в моих глазах, женщина приподнялась на
колени и меряющий меня взгляд стал еще
глубже, расширяясь с нетерпением и
вниманием. У меня не было сил
приподняться. Я ждал, Елена (я уже знал,
как ее зовут) придвинулась ближе. Круглые
ее колени крепко охватили мои бедра и она
стала медленно опускаться на то, что ее
ждало, стоя во весь рост. Я знал, что
через секунду наступит наслаждение, столь
же сильное, как и испытанное несколько
часов назад. Я ждал, затаив дыхание.
 Я почти ощутил, как мой член
погружается в горячую глубину. Но, едва
коснувшись того, что ее ожидало в этом
погружении, Елена быстро привстала и села
спиной к моему лицу. Не знаю, сколько
времени продолжалась эта пытка
блаженством. Ни на одну минуту тело
женщины не оставалось неподвижным, и в то
же время изгибы ее были такие вкрадчивые и
медлительные, что казалось я никогда
больше не смогу отвести взор, так долго
томивший меня. Она прижалась к моей голове
все так же, обнимая меня коленями. Вдруг я
ощутил у себя на губах шелковые ресницы,
припухшие веки закрывали мне рот и розовый
требовательный зрачок коснулся моего
языка. О! Теперь я был не так безрассуден
и не терпелив, как ночью. Я уже мог
рассчитывать силу и нежность моих ласк. Я
не знаю, какие ласки наиболее отзывчивы и
пленительны, я послушно откликнулся на зов
моей страсти, почти жестокой от
невозможности найти себе удовлетворение.
Елена склонилась надо мной, внезапно ее
талия наклонилась, руки упали к моим
коленям, мои бедра ощутили упругость ее
груди. С невыразимым содроганием я ощутил
ее ласки, они же были непередаваемо
сладостны. Ножки Елены сжимали мою голову,
ее ноготки бессознательно царапали мне
ноги, ее литой ротик ласкал вибрирующую от
наслаждения кожу неисчислимым количеством
поцелуев, легких, мгновенных, влажных.
Потом горячие губы впились в выдающуюся
часть моего тела, которая исчезла за их
мягкой тканью так, что я чувствовал
прикосновения острых зубок, слегка
сжимавших напряженную часть тела. Момент
сильнейшего упоения приближался, тело
женщины изгибалось в пароксизмах страсти,
руки рвали полотно простыни. Вдруг она вся
ослабела, словно раненая птица. Ее губы
оторвались, ноги расжались и безжизненное
тело распростерлось около меня. Ее горячая
щека лежала на моих бедрах. Я пока не был
утомлен и хотел возобновить ласки, но ее
утомленный голос остановил меня:
 - Нет, нет, подожди, дай мне прийти в
себя!
 Медленно потекли минуты, солнце
поднималось над горизонтом и шелк волос
отливал золотом. Они были так близко, что
мое дыхание шевелило их нити, на которых
блестела влага, как роса на утренней
траве. Елена приподняла голову и сейчас же
откинулась опять, вытянув ноги. Уютное
тепло во впадине притянуло мои губы. Это
прикосновение пробудило Елену от легкого
покоя. Мелодичный тихий смешок мешал ей
говорить.
 - Ой, ой, оставь, я боюсь, ой! Не
могу, ха-ха-ха, пусти, боюсь щекотки...
 Опять круглые колени охватили мои
бедра, розовый язычек выглянул из
маленькой, жадно раскрытой пасти. Жаркий
зев ее приближался и, наконец, поглотил
горящий перед ним светильник. Влажно
дышало ее тело вокруг воспаленного
венчика. Я видел по лицу Елены, что она
опять поддается опьянению, ноздри ее
раздвинулись, полузакрытые глаза мерцали
почти бессознательной синевой. Рот
приоткрылся, обнажая мелкий розовый жемчуг
зубов, сквозь который чуть слышен был
взволнованный шепот:
 - Ну иди, иди же, теперь хорошо...
нет, нет, не спеши... делай это
равномерно...
 Она не только звала, ее рука вела за
собой, указывая путь, но не пуская дальше,
удерживая в глубине своего тела часть
моего существа, не давая ему совсем
погрузиться в блаженство. Она вытянула
свои стройные ножки так, что они оказались
у меня под мышками. Она откинулась назад
всем корпусом и села на мои колени. Я был
готов закричать от невыносимой боли, но в
это же время восторг острого наслаждения
пронзил меня. Наверно и Елена испытывала
боль, ей было трудно говорить:
 - Подожди еще несколько секунд... Это
так восхитительно... Мне кажется, что я
сейчас поднимусь на воздух. - И она
сделала движение, приподнимаясь, чтобы
ослабить напряжение живой пружины, и снова
откинулась назад, испытывая облегчение.
 О! Это была непередаваемая пытка
страсти, не знаю, смог бы я выдержать до
конца, но в то время, когда Елена,
опершись руками о мои колени, откинулась
назад, раздался лязг буферов. Сильный
толчок рванул поезд, руки женщины не
выдержали, и она всем телом опустилась на
меня, потряся до глубины мое тело,
жаждущее минуты последнего слияния. Ритм
быстро несущегося поезда удесятерил
степень моих ласк и эта последняя минута
наступила. Елена заснула в моих объятиях,
розовая, обнаженная.
 ЧАСТЬ 3

 В Вильнюс поезд пришел около полудня.
Я не нашел в себе мужества расстаться с
этой, внезапно попавшей в мою жизнь,
женщиной. Мысль о разлуке казалась мне
дикой и нелепой. Все мои чувства, мысли
желания были пронизаны ею. Воспоминаниями
нельзя было наслаждаться. Приступ отчаяния
испытал я, когда Елена оделась и я увидел
ее в строгом черном платье. Контраст этого
одеяния с тем чувством, которое наполняло
все клетки моего тела, был так
соблазнителен, что мне захотелось тут же
еще раз овладеть ею. Но она резко
отстранилась, как будто этот костюм
напомнил ей то, что с концом дороги
кончится и наша близость. Я спросил:
 - Мы остановимся вместе?
 Я очень этого хотел. Мой страх был
напрасен, она согласилась и еще по дороге
в гостиницу я имел возможность убедиться,
что она не хочет забыть мое тело. Мы ехали
в открытом автомобиле. Она сидела не
слишком близко от меня. Нежный овал ее
лица под черной вуалью был строг и
печален, и это выражение совершенно не
вязалось с быстрыми движениями ее рук,
продолжавших ласкать меня. В гостинице нам
предложили двухкомнатный номер, приняв нас
за мужа и жену. Я искоса взглянул на нее,
боясь, что она откажется, но она спокойно
поднималась по лестнице, следом за
коридорным, который нес чемодан.
 Я до сих пор не знал, кто моя
спутница. Ее траур давал мне надежду, что
она вдова. Судя по тому, как охотно она
согласилась занять со мной номер,
общественное мнение не имело для нее
большого значения и не могло служить
препятствием к продолжению нашей связи.
Хотя остатки инстинктивной стыдливости в
сочетании с совершенным бесстыдством, с
которым она отдалась мне, и разнообразие
ласк, придавшее такую пикантность нашей
близости, иногда смешили меня. Так,
например, она долго не открывала дверь,
когда я, вернувшись из парикмахерской,
постучал в номер.
 - Нет, нельзя, я не одета. - Я слышал
шум передвигаемых вещей. Я продолжал
настаивать, но она, отказавшись открывать
дверь, снова полураздраженно, полушутливо
отвечала. - Но ведь я совсем раздета. Да
вы с ума сошли. Фу, какой стыд. Нет, ни за
что.
 Пожалуй не стоит говорить, что как
только я был впущен в комнату (а на это
потребовалось значительно меньше времени,
чем надо, чтобы одеться) эта стыдливость
стала совсем не строгой.
 Мы довольно много бродили по городу,
заходили в старый монастырь, блуждали по
темным аллеям парка, и даже совершили
прогулку по быстрой речке среди тенистых
берегов. Лодка медленно скользила по
темной воде, легкий ветерок освежал наши
разгоряченные головы. Было удивительно
хорошо. Наступил тихий и нежный вечер,
когда мы вернулись в гостиницу, чтобы
отдохнуть и переодеться. Нечего говорить,
что нам удалось только второе. Я все не
мог равнодушно видеть, как из глубокого
траура обнажается стройное тело, гибкое и
молодое. Каждое ее движение, пойманное
моими глазами, немедленно передавалось
безошибочным рефлексом по всему телу,
сосредотачивая кровь, мускулы, силы, вновь
пробуждающееся желание. Нет, эти полчаса
нам отдыхать не пришлось! В сиреневом
сумраке вечера было заметно, какие
глубокие сладострастные тени легли у Елены
под глазами. Эти глаза мерцали, то
вспыхивая огоньком пережитого наслаждения,
то потухали от тяжести перенесенной
усталости. Ее руки, ослабленные в
объятиях, беспомощно повисли вдоль
склоненного в истоме тела. Заласканные
мною колени сжимались лениво и бессильно,
маленьким ступням передавалось их
медленное движение, отчетливо обвивался
вокруг юных бедер тяжелый шелк черного
платья. Когда я следил за ее движениями,
мне казалось, что я вижу обнаженные линии
точеных икр. Лаская глазами уютные ямочки
под круглыми коленями, я созерцал
безукоризненный подъем бедер, увенчанных
как ореолом рыжеватыми волосами, под
пушистым клубком которых вздымался розовый
мрамор живота. Мне казалось, что я
погрузился взглядом полным наслаждения в
таинственные места, в которых темнела едва
приоткрытая дверь, сжатая сведенными
стройными ножками. Но в то же время
усталость одолевала мною.
 Она делала движения вялыми, ленивыми
руками, внезапно сковывала движения ног и
расслабляющей волной проходила по икрам. Я
начинал опасаться того повторного
страшного паралича, который так внезапно
овладел мною в поезде. Я хотел отказаться
от ласк, чувствуя, что дремота начинает
окутывать мое сознание, но все еще мечтал
о нежном объятии и трепетал при мысли, что
завтра может быть, должен буду расстаться
с Еленой. Мы рано пришли домой, поужинав у
Шумана, где на счастье удалось получить
несколько бутылок вина. Я выпил их почти
один потому, что Елена, сделав несколько
глотков, сказала, что она пьяна и без
вина.
 - Нет! Теперь спать, - решительно
сказала она на мою попытку обнять ее.
 Мы вошли в комнату. Несколькими
быстрыми движениями она сбросила с себя
платье, которое упало у ее ног, открывая
совершенно новое существо. Не садясь, она
стоя, держась за спинку стула, сняла
чулки, высоко открыв молодую белизну
ножек, потянула за тесемку, нетерпеливо
пошевелив бедрами, отчего края батистовой
рубашки разошлись и снова сошлись, обнажив
на мгновение кудрявый холмик. Как будто
чужое, бешеное существо, с невыносимой
силой пытающееся разорвать преграду,
мешающую ему наслаждаться этим зрелищем
поднялось во мне. Да, трепетать и
сдерживаться было невозможно! Вся моя
мужская гордость встала на дыбы. Я тоже
встал. Елена насмешливо, через плечо,
поглядела на меня, потом сбросила лифчик,
осталась в одной коротенькой рубашке, едва
прикрывавшей ее прелести, и, подойдя к
умывальнику, стала умываться. Я следил за
ней, поглощенный желанием, сдерживать
которое с каждой минутой становилось все
труднее. Высоко подняв над головой руки,
она потянулась к верху ленивым движением,
от которого поднялась рубашка, открыв то
место, которое я ждал. Я замер в ожидании,
но как будто угадав мое желание, Елена
рассмеялась, и, наклонившись над нишей,
стала брызгать воду себе в лицо,
вскрикивая от удовольствия. Тело
напряглось, округлилось, она как бы
предлагала себя для совокупления. Слегка
откинувшись, она смотрела с улыбкой, в
которой снова показалось знакомое мерцание
приближающейся страсти. Все мое существо
напряглось, как убийца, готовый вонзить
нож в тело жертвы. И я вонзил его. Я
погрузил клинок в горячую влажную рану на
всю глубину с таким неистовством, что
Елена затрепетала. Ее голова откинулась,
руки судорожно вцепились в мраморный
столик. Маленькие ступни оторвались от
пола и обвились вокруг моих напряженных
ног. Я не знаю чей стон, мой или ее
раздался, приглушенный приливом нового
наслаждения. Упоение охватило Елену почти
мгновенно. Она безжизненно повисла у меня
на руках, ее ноги шатались и она наверно
упала бы, если бы ее не поддерживала опора
более страстная и крепкая.
 - Подожди... больше не могу. Ради
бога, отнеси меня на кровать.
 Я схватил ее на руки и понес, как
добычу. Пружины матраса застонали с
жалобой и обидой, когда на них обрушилась
тяжесть наших тел. Елена молила о пощаде.
Прошло несколько минут, прежде чем она
позволила возобновить ласки. Ее ножки
раздвинулись, руки приобрели прежнюю
гибкость, чудесные, словно яблоки, груди
подняли твердые жемчужины сосков. Она
опять хотела меня, держа рукой символ моей
страсти. Она передала силу своей
благодарной нежности в длительном пожатии,
чуть слышном и сердечном. Она любовалась
им.
 - Подожди, не лезь туда. Дай мне
посмотреть на него. Какой красавец! Ты
похож на факел пылающий багряным огнем. Я
как будто чувствую, как это пламя зажигает
все внутри меня, - она лепетала, теряя
сознание от наслаждения. - Дай мне
поцеловать его. Вот так! Мне кажется, что
он передает этот поцелуй вглубь моего
тела.
 И вдруг она шаловливо заметалась,
восхищенная новой мыслью.
 - Какой ты счастливый, ты можешь
ласкать сам себя. Ну, конечно, попробуй
нагнуться. Да нет, не так, еще сильней.
Вот видишь. Неужели тебе никогда не
приходилось?.. Я еще девочкой плакала от
того, что не могу себя поцеловать там
внизу. У меня была сестра на год старше
меня, и мы по утрам садились на кровати и
пригибались, стараясь коснуться губами. И
когда казалось, что остается совсем
немного... А потом мы ласкали друг
друга...
 Она притянула меня к себе, замкнула
кольцом на мне свои ножки. Впилась в торс
и я почувствовал, как упругие, словно
маленькие комочки резины, пятки, скользя,
то опускаются, то вновь взбираются по моей
спине.
 - Еще, еще... - шептала Елена,
задыхаясь. Я удесятерил свои ласки в
стремлении дать ей полное блаженство,
погрузиться хотя бы на несколько
миллиметров глубже в ее тайник.
 - Поцелуй сюда, - попросила Елена,
указывая на ложбинку, разделяющую грудь. -
Мне кажется, что он достанет до этого
места.
 Снова наступил пароксизм страсти, не
разделенный мною. Я уже не владел собой,
прекратить ласку было не в моих силах,
будто не часть моего тела, а металлический
утомленный поршень с тупой жестокостью
бездушной машины терзал тело женщины. Ей
тоже было не легко. Иногда в ней опять
мгновенным огнем вспыхивала жизнь, но эти
минуты были все короче, судороги упоения
наступали все чаще, быстрее. Казалось, что
мое тело обратилось в один, лишенный мысли
и воли, орган страсти. Я был измучен, я
задыхался, ждал чтобы поток влаги потушил
наконец жар, не дающий ни мне, ни Елене
наслаждения. Она умоляла меня:
 - Подожди... Оставь меня, я больше не
могу. Нет сил... Мне кажется, что так
можно умереть... Ведь это уже в шестой
раз!
 И как будто получив новые силы, как
будто чувствуя, что эта ласка может в
самом деле убить ее, она отчаянным усилием
вырвалась из моих объятий, выскользнула из
под моих прижимавшихся плеч и
распростерлась на постели почти без
сознания. Она потянулась к ночному
столику, стоявшему возле кровати, и едва
удержалась. Я почувствовал, что настоящее
пламя, подобное струе растопленного масла
охватило нежные покровы моего тела. Это
Елена схватила мой член ладонью,
наполненной одеколоном. Я был потрясен
внезапной, жгучей болью до того, что
потерял способность осознавать, что она
хочет делать. Склонившись надо мной
курчавой головой, Елена дышала на нежную
обнаженную поверхность моей кожи. Это
легкое дыхание давало необычно
успокаивающее и ленивое удовольствие.
Потом ее влажные губы, острый язычек
прилипли к сухой коже и дразнили ее с
бесконечной нежностью. Начали бродить по
телу, чутко вибрирующему и замирающему под
этой лаской. Ее руки бродили по моему
телу, почти не касаясь его. От их
вздрагиваний исходила тоска нарастающей
страсти Елены, как будто передавая на
расстояние всю силу нежности, воспринятой
от меня, за этот час непрерывной ласки.
Концы ее пальцев источали сладостное
томление, разливающееся по всему телу. И
когда эти пальцы прикасались случайно к
тугому пучку мускулов, сосудов кожи, я
чувствовал, что минута освобождения
приближается. Прикосновения рук, губ,
языка становились все быстрее и
настойчивее, непрерывнее, наконец, они
слились в одно нераздельное наслаждение.
Страстная дрожь прошла по моим членам.
Стон вырвался из стиснутого рта. Бурная
волна брызгнула и пролилась, впитываемая
приникшими губками Елены. Я видел, как по
напряженному горлу прошелся тяжелый вздох,
как будто она сделала сильный глоток. Я
ослабевал, таял, терял сознание от
блаженства и бессилия. Сон, в который я
погрузился тотчас же по окончании ласки,
можно сравнить со смертью.


 ЧАСТЬ 4

 Я открыл глаза утром. Елены со мной не
было. Свозь сон я подумал, что должно быть
еще поздно и тотчас же снова погрузился в
забытье. Неясные сновидения принесли мне
смутные воспоминания неописуемых ласк,
пережитых накануне. Тревожным и сладостным
волнением взмыло отдохнувшую кровь, и в
тот же миг я услышал стук женских
каблучков в коридоре и шелест платья,
приближающийся к моей двери. Сон мгновенно
покинул меня. Я почувствовал, что
пробуждаюсь отдохнувшим, полным бодрости и
сил. Я приподнялся на локте и вытянул
голову в направлении двери, в которой
должна была появиться Елена. Шаги
простучали мимо, шелест раздался в конце
коридора. Это становилось страшным,
отсутствие Елены продолжалось долго. Я
встал и еще, не сознавая в чем дело, начал
быстро одеваться. Елены не было. Чемодан,
в котором был приказ, торчал из-под
неплотно прикрытой двери платяного шкафа.
Я твердо помнил, что вчера запирал шкаф на
ключ, убедиться в обратном было делом
нескольких минут. В эти минуты я
почувствовал страшное подозрение, которое,
как молния, пронзило мой мозг еще раньше,
чем я открыл двери шкафа. В моей памяти
мгновенно пронеслась слабо освещенная
фигура Елены, склонившаяся в темном купе
над моими вещами. Ее ипуганный голос: "Не
смейте входить!" И отказ пустить меня в
номер, когда я вернулся из парикмахерской.
Чувство смертельного холода коснулось моих
волос. Я резко распахнул двери шкафа и
увидел: чемодан открыт, приказ исчез...
 Сомнений не было. Эта женщина
одурачила меня, как мальчишку. Мне
показалось, что сразу вдруг обрушился весь
мир. 28 лет достойной осмысленной жизни,
семья, карьера, честь - все полетело в
преисподнюю. Я чувствовал смерть у себя за
плечами. Ничего не может быть ужасней, чем
ужас перед ответственностью, страх
заслуженного позора, невыносимый стыд за
преступную небрежность. Меня мучила мысль,
что для этой женщины я был не более, чем
случайное происшествие, которое ей
пришлось пережить, чтобы достигнуть цели.
Совершенно не связанная со мной лично, она
играла, как играет котенок с мышью. Меня
переполняла злоба. Еще более невыносимо
было сознавать, что никогда больше
глубоким, влажным, шелковистым, ресницам,
дышащим медленно и ровно, то расширяясь,
то вновь сужаясь, словно сладострастный
взгляд из под батистовой сорочки, не
возникнуть в моей памяти и не пройти по
каждому нерву настойчивым, нежным порывом.
Я понял, что лишиться этой женщины было
выше моих сил. Я должен разыскать ее,
чтобы выполнить свой долг офицера и
утолить жажду мужчины. Во чтобы то ни
стало я найду ее, спасусь или погибну
вместе с ней.
 Через несколько минут я мчался по
пыльному шоссе. Не стоит рассказывать, как
мне удалось найти верный путь. Теперь,
пожалуй, я даже не смог бы объяснить это.
Скорее всего мне помогла безошибочная
интуиция. Что-то неопределенное в моем
сознании, присутствие чего даже не
подозреваешь обычно, и что с
необыкновенной силой и точностью начинает
действовать в решающие моменты, помогли
мне к полудню перебраться через
бесконечные обозы, эшелоны маршевых рот,
нескольких рядов тянувшихся орудий,
грузовиков и телег, нагруженных
крестьянским скарбом, крестьян, напуганных
слухами о близком начале боев и
бессмысленно уходящих на восток. В деревне
Лацанды я услышал, что совсем молодая,
хорошенькая женщина в костюме сестры
милосердия за час перед этим наняла
подводу, чтобы уехать в Оранды.
 Машина мчалась по выбитой дороге с
бешеной скоростью. Я не знал уже бега
времени. Наконец, вдали показалась жалкая
таратайка, в которой рядом с угрюмым
белорусом сидела женщина с белой повязкой
на голове. Расстояние между нами
сокращалось с каждой минутой. Женщина
обернулась, я увидел, как ужас исказил ее
лицо. Она в отчаянии замахала руками,
впилась пальцами в возницу, он зацокал,
задергал вожжами, хлестнул кнутом по
лошади, которая понеслась вскач.
 - Стой! - закричал я, выхватил
револьвер и выпустил одну за одной все
пули. Прижавшись от страха к сидению,
крестьянин остановил бричку. Елена
спрыгнула и бросилась к маленькому лесочку
на расстоянии нескольких сажен от дороги.
Я стиснул плечо шофера.
 - Корнет, быстрее! Постарайтесь
объехать лес этой стороной. Караульте там!
Мне стало страшно, что спасти ее уже
невозможно, но думать не было времени и я
бросился в чащу невысоких деревьев и
кустарников.
 Не знаю, как долго я пробыл в лесу.
Все кругом было тихо и безжизненно. Хруст
ветки под ногами заставлял меня
вздрогнуть. Даже птиц не было слышно,
сказывалась близость фронта. Много раз я
хотел прекратить поиски, выйти в поле,
чтобы позвать на подмогу. Было ясно, что
необходима облава, которая могла бы
обыскать каждый куст, осмотреть каждое
дерево. Но я все еще не решался уйти. Меня
останавливала мысль, что если ее найдут
другие, я не смогу ее спасти и в то же
время страшился, что она может выйти из
леса и скрыться.
 Надвигались тучи, стало темнеть.
Приближался вечер, я стал осторожно
прислушиваться. В густой тишине малейший
шорох отдавался в моих ушах. Рыжая белка,
распушив хвост, беспечно взбиралась на
высокую ель. Я бессознательно следил за
ней глазами. Она не замечала меня,
движения ее были легки и свободны. Она
добралась до самой верхушки дерева и
перепрыгивала с ветки на ветку с ловкостью
акробата. Вцепившись за тонкие ветки
передними лапками, привстала, готовая к
новому прыжку, но вдруг застыла,
затаилась, подозрительно навострив уши.
Вся ее поза выражала страх и недоверие, в
глазах блестел испуг попавшей в беду
старушки сплетницы. Взглянув туда, куда
была обращена мордочка белки, я увидел
Елену. Она судорожно вцепилась в ветку
дерева и прижалась к стволу, как бы желая
спрятаться под его защитой. Сидела на
верхушке дерева, глядя на меня такими же
злобными напряженными глазами, какими
следила за ней белка. Я едва не вскрикнул
от радости. Нет, это не была гордость
офицера, достигшего своей цели и спасшего
может быть целую армию. Меня поразил
восторг встречи с любимой женщиной. Она
была со мной наедине. В несколько прыжков
я достиг дерева и стал взбираться по
ломающимся под ногами сухим веткам. Я
ничего не говорил. Я еще не мог найти
слов, мне нужно было обнять ее, ощутить
под руками черты ее прекрасного тела до
последнего изгиба. Она впилась в меня
взглядом, полным страха и ненависти,
слегка приоткрыв рот. Наконец, моя рука
коснулась ее ноги. Дрожащими пальцами я
схватил ее за полные икры, но она сильным
ударом каблука рассекла мне кожу на
подбородке. И стала взбираться на
сгибающуюся под нашими телами тонкую
вершину. Ничего не сознавая, я поднимался
следом за ней, дерево дрожало. Раздался
треск обламывающихся веток, я мгновенно
понял опасность. Мы висели на высоте около
10 аршин над землей. Я хотел что-нибудь
сказать, объяснить Елене, что хочу ее
спасти, что она только должна отдать
приказ. Я поднял голову и голубые глаза
женщины засветились незнакомым мерцанием
страсти. В них горел огонь непередаваемой
ненависти. Елена держалась рукой за ствол
елки, как будто собиралась прыгнуть вниз,
стояла широко расставив ноги на широко
расходящихся сучьях. Порыв внезапно
налетевшего ветра раздул ее платье, прямо
надо мной темнел глубокий, ненасытный,
затемненный густым шелком волос
таинственный глаз. Почти теряя сознание от
охватившего меня желания, я сделал
движение вверх, остый каблук ударил меня
по голове, раздался треск ломающихся
веток, тело Елены пролетело мимо меня и я
услышал, как оно ударилось о землю.
 В тот же миг я был возле нее. Она
лежала бессильно, подвернув одну руку,
платье поднялось к верху, открыв белизну
безукоризненно красивых ножек. Глаза ее
горели болью отражения. Не думая о
приказе, не произнося ни звука, я
накинулся на это тело, мял его руками,
рвал скромное платье сестры милосердия.
Впивался губами в нежные овалы груди, мои
сапоги придавили колени женщины, разжимали
их, царапая тонкую кожу. Она отбивалась с
ненавистью и отчаянием. Ее зубы со
страшной силой вонзились в мою шею. Ногти
покрыли мое лицо кровавыми царапинами. Она
пыталась достать, придавленную тяжестью
моего тела, сломанную при падении руку. Но
все было напрасно. Я придавил плечами ее
извивающееся тело, руками развел в стороны
ее бедра и яростно проник в глубину ее
тела. Но не лаская любимую женщину, я
вгонял жестокое орудие в тело умирающей
преступницы. В глазах Елены я читал
ненависть. Я был уверен, что через
несколько мгновений уловлю в ее глазах
знакомое огненное желание, но в этот миг
сумасшедшая, ни с чем не сравнимая боль в
смертельной судороге свела мое тело. Елена
единственной здоровой рукой схватила и
стиснула со всей силой, почти сплющила
клубок нервов, который только накануне
ласкала с такой поразительной нежностью. Я
закричал, как безумный и, теряя сознание
от ужасной боли, ослабил руки. Елена
быстро вскочила на ноги и бросилась
бежать. Я не имел сил больше преследовать
ее.
 - Вот она! Держите ее! - раздались
крики и я увидел отряд солдат, кинувшихся
в погоню за Еленой.
 Через 2 минуты Елена была поймана. Со
всей злобой и ненавистью, какую только
знают люди я приказал:
 - Это шпионка! Обыскать ее! - Десяток
рук с удовольствием обшарили молодое тело.
Приказа не было.
 - Где приказ? - спросил я, чувствуя,
как бешенство лишает меня возможности
думать и взвешивать свои поступки.
 - Говори, где приказ?! - В бешенстве
повторил я. - Разденьте ее донага. Обыщите
ее.
 Истерзанное, в синяках и царапинах, но
все же еще прекрасное тело сияло передо
мной своей божественной красотой. Она
снова пробуждала мою страсть, возбуждение,
для которого не могло быть утомления,
охватило меня.
 - Режь ветки. Лупи ее! Так, еще
сильнее! Ты скажешь, стерва! - кричал я,
как безумный. Грязные и ужасные
ругательства неслись из моих уст.
 Свистящие удары сыпались по ее голове,
каждая кровавая полоса, каждый свист
удара, каждое слово боли я слушал с
упоением. Наконец, я опомнился и круто
повернувшись, пошел прочь. Все тело было
разбито, голова ныла от смертельной
усталости. Уходя я слышал гоготание
солдат, и вдруг опомнился. Ведь они,
скоты, изнасилуют ее. Эта мысль была
невыносимой, делиться с кем-нибудь Еленой.
О, нет! Она не должна быть больше ничьей.
Я повернулся, Елена лежала без сознания.
 - Это шпионка. Она погубила армию.
Повесить ее! - скомандовал я и увидел, как
откуда то появилась веревка и поднялось
вдруг с земли божественное тело. Я увидел,
как оно вздрогнуло, вытянулось, повисло
невысоко над землей. Дрожь прошла по моему
телу. Она была также остра и полна, как
прежние объятия Елены. Но так же, как и
для Елены, для меня эта ласка оказалась
последней. Эта была последняя волна,
прилившая к моим жилам. Больше никогда в
жизни ни одна женщина не была в состоянии
зажечь этот факел, огонь которого как
будто погас с предсмертными конвульсиями
Елены. И Лазарь, когда-то чудесно
воскресший, умер навсегда.

 Это возмездие я ношу уже 15 лет. Я
хочу наслаждения, вызывая в фантазии образ
далекого сладострастия. Я переживаю муки
недостигаемого сладострастия. Я жив, полон
страсти и вместе с тем - мертв.
 Да, может быть вам интересно узнать,
что стало с приказом. Его нашли в
саквояже, который Елена оставила в
тарантайке. Там же нашли паспорт на имя
Елены Андреевны Родионовой, несколько
писем, написанных крупным четким мужским
почерком, начинающихся словами: "Любимая,
ненаглядная Стася!"
 Приказ о наступлении опоздал. Меня
судили. Приговорили к расстрелу, который
был заменен 20 годами крепости. Революция
выпустила меня на свободу. Впрочем, это
уже не интересно.