Plutonium #18 30 июня 2001

Самиздат

Чтиво - Дорожный уЖас пРеТ нА сЕвЕр (СтиВен КинГ).

                      СтиВен КинГ (с) 2000

                 Дорожный уЖас пРеТ нА сЕвЕр  

                            Часть I.

     Толстуху,  заправлявшую на распродаже, звали Джуди Даймент.
Она жила в соседнем доме. Когда Киннелл спросил, не знает ли она
случайно,  кто  написал  картину,  она  сказала,  что  знает. Ее
написал Бобби Хастингз, и из-за этого Бобби Хастингза она теперь
тут  и сидит. Продает вещи, которые когда-то принадлежали ему. -
Единственная его картина, которую он не сжег, - сказала Джуди. -
Бедняжка  Айрис!  Вот  кого  мне  действительно искренне жаль. А
Джорджу,  по-моему,  все  равно. И я точно знаю, что он так и не
понял, почему Айрис решила продать этот дом. Она закатила глаза,
изображая  классический взгляд, апеллирующий к собеседнику: мол,
вы только представьте себе такое. Киннелл вручил ей чек, а Джуди
протянула  ему  блокнот, куда она аккуратно записывала все вещи,
которые  ей  удавалось  продать,  и  суммы,  которые  она за них
получала.  -  Напишите,  пожалуйста,  что-нибудь  для  Микелы, -
попросила  она, вновь расплывшись в приторно-сладкой, глуповатой
улыбочке.  -  Ну,  пожалуйста.  Эта улыбка была для Киннелла как
старый  знакомый, который вдруг вновь возник в твоей жизни, хотя
ты-то втайне надеялся, что он давно умер. - Ага-ага, - рассеянно
отозвался  он и быстренько изобразил в блокноте свое стандартное
обращение  к поклонникам типа "спасибо читателю за внимание". Он
не  следил  за  своей  рукой. Даже не думал о том, что пишет. Он
уже двадцать пять лет раздавал автографы, процесс был доведен до
полного  автоматизма.  -  Расскажите  мне про эту картину. И про
Хастингзов  тоже. Джуди Даймент скрестила на груди пухлые руки с
видом человека, готового продекламировать благодарным слушателям
свою  любимую  историю.  -  Бобби  было всего двадцать три года,
когда  этой весной он покончил с собой. Можете себе представить?
Он  был из тех молодых людей, кого называют измученными гениями.
Но  при  этом жил дома с родителями. - Она вновь закатила глаза,
апеллируя  к  Кеннеллу.  Мол,  вы  только подумайте, и бывает же
такое  на  свете.  - У него было таких картин семьдесят, если не
все  восемьдесят. Не считая набросков. Он их в подвале держал, у
себя.  -  Джуди указала взглядом на коттедж, а потом вперилась в
картину  с  парнем зловещего вида, мчащимся по мосту Тобин-Бридж
на  закате. - Айрис.., это мать Бобби.., она говорила, что почти
все  его  творения  были  просто  ужасными. Еще похуже, чем это.
Говорила,  что  от его картин у нее волосы дыбом встают. - Джуди
понизила  голос  до  шепота,  покосившись  на  женщину,  которая
рассматривала  разрозненный  набор  столового  серебра  и весьма
неплохую    коллекцию    старых   пластиковых   стаканчиков   из
"Макдоналдса" с кадрами из фильма "Дорогая, я уменьшил детей". -
Говорила,  что  там  были  всякие  сексуальные сцены. - О нет, -
сказал  Киннелл.  -  А  самые  жуткие вещи он стал писать, когда
пристрастился  к наркотикам, - продолжала Джуди Даймент. - Когда
он  покончил  с  собой.., повесился у себя в подвале, где обычно
писал   картины..,   там   нашли  больше  сотни  этих  маленьких
пузыречков,  в  которых  продают  кокаин.  Нет,  наркотики - это
ужасно!  Верно, мистер Киннелл? - Ужасно. - В общем, по-моему, в
какой-то  момент  он  просто  дошел  до точки. И решил эту точку
поставить,  чтобы дальше не мучиться. Собрал все свои наброски и
картины.., кроме вот этой вон, как оказалось.., свалил на заднем
дворе  и  сжег. А потом повесился у себя в подвале. К рубашке он
приколол  записку:  "Мне не вынести то, что со мной происходит".
Какой ужас, да, мистер Киннелл? -Разве бывает что-то страшнее? -
Нет,  не  бывает,  -  отозвался  Киннелл.  Причем  сказал он это
искренне.  -  Как  я уже говорила, Джордж остался бы жить в этом
доме,  если  бы  сумел  настоять  на  своем,  - продолжала Джуди
Даймент. Она вырвала из блокнота листок с автографом для Микелы,
положила  его  рядом  с  чеком  Киннелла  и  задумчиво  покачала
головой,  словно  недоумевая, как такое возможно, что подписи на
обоих листах совпадают. - Но мужчины, они не такие, как женщины.
-  Правда?  -  Конечно.  Не  такие чувствительные и ранимые. Под
конец от Бобби Хастингза остались лишь кожа да кости. Он даже не
мылся. Грязный был.., от него, знаете, пахло.., в одной и той же
футболке  все  время  ходил.  В черной такой, с фотографией "Лед
Зеппелин". Глаза у него были красные. На щеках - щетина, которую
и  бородой-то  не  назовешь.  И весь запрыщавил. Все лицо было в
угрях,  как  у подростка. Но Айрис любила его. Все равно любила.
Мать  всегда  будет  любить  своего  ребенка,  во  что  бы он ни
превратился.  Женщина,  которая  разглядывала столовое серебро и
стаканчики из "Макдоналдса", все-таки выбрала кое-что для себя -
подставочки под стаканы с кадрами из "Звездных войн" - и подошла
к  столику,  чтобы расплатиться. Миссис Даймент взяла у нее пять
долларов,  аккуратно  записала  себе  в блокнот: "НАБОР КУХОННЫХ
ПОДСТАВОК.  РАЗРОЗН. ВСЕГО - 12", после чего вновь повернулась к
Киннеллу. - Они переехали в Аризону, - продолжала она. - У Айрис
там  родственники, во Флагстаффе. Я знаю, что Джордж сразу начал
искать  работ  у..,  он  чертежник-конструктор..,  вот только не
знаю,  нашел  уже что-нибудь или нет. Но если нашел, то думаю, в
Розвуд они уже не вернутся. Она попросила меня продать кое-какие
вещи..,  она  -  это  Айрис..,  и сказала, что я могу взять себе
двадцать  процентов  за хлопоты. А ее деньги отправить ей чеком.
Только,   боюсь,  денег  немного  получится.  -  Миссис  Даймент
вздохнула.  -  Картина  просто великолепная, - сказал Киннелл. -
Да.  Жалко,  что  он  их сжег, все остальные свои работы. Так бы
хоть  что-то  было  интересное.  А  то большая часть всех вещей,
которые  я  тут пытаюсь продать, - обычный домашний хлам, только
на  выброс  и  годный. А это что? Киннелл перевернул картину. На
задней   стороне   рамки   была  приклеена  какая-то  бумажка. -
Наверное,  название.  -  И  что  там написано? Киннелл приподнял
картину,  так  чтобы  Джуди было удобно самой прочитать надпись.
Получилось  так,  что  картина  оказалась  как раз на уровне его
глаз,  и  Киннелл  воспользовался  случаем,  чтобы  еще  раз  ее
рассмотреть.   И  снова  его  захватило  пронзительное  ощущение
чего-то   потустороннего,   заключенного   в   этой  в  общем-то
непритязательной  акварели:  молоденький мальчик за рулем мощной
спортивной  машины,  ребенок со зловещей и искушенной усмешкой и
омерзительными  заточенными  зубами.  А ведь оно очень подходит,
название,  -  подумал  он.  -  Лучше  и  не  придумаешь,  как ни
старайся. - "Дорожный Ужас прет на север", - прочла Джуди вслух.
-  А  я  ее и не заметила, эту штуку, когда мои мальчики таскали
вещи.  Это  название,  да?  -  Наверное. Киннелл не мог оторвать
взгляд  от  усмешки блондинистого мальчика на картине. Я кое-что
знаю,  -  говорила  эта усмешка. - Я знаю что-то такое, что тебе
никогда  не  узнать.  -  Да,  действительно  сразу поверишь, что
парень,  который все это изобразил, явно прибалдел от наркоты, -
с  огорчением  проговорила Джуди. Киннелл отметил, что огорчение
было  искренним.  -  Неудивительно,  что  он  покончил с собой и
разбил  мамино  сердце. - Я, кстати, тоже еду на север, - сказал
Киннелл,  запихивая  картину под мышку. - Спасибо за... - Мистер
Киннелл?   -  Да?  -  Могу  я  взглянуть  на  ваше  водительское
удостоверение?  -  Это  было  сказано  совершенно серьезно. Безо
всякой  издевки  и даже не по приколу. - Я должна записать номер
на  вашем  чеке.  Так  надо. Киннелл поставил картину на землю и
полез за бумажником. - Пожалуйста. Без проблем. Женщина, которая
купила подставочки под стаканы с кадрами из "Звездных войн", уже
было   направилась   к   своей   машине,  но  задержалась  перед
телевизором  на  лужайке  - засмотрелась на мыльную оперу. Когда
Киннелл  проходил  мимо,  женщина покосилась на картину у него в
руках.  -  Надо же, - проговорила она. - И ведь кто-то купил это
уродство.  Кошмарная вещь. Я ее каждый раз вспоминаю, когда свет
гашу, и меня прямо дрожь пробирает. - Да? И чего в ней такого уж
жуткого?  -  спросил  Киннелл. *** Тетушка Киннелла, тетя Труди,
жила в Уэллсе, примерно в шести милях к северу от границы штатов
Мэн  и  Нью-Хэмпшир.  Киннелл  съехал с шоссе на дорогу, которая
огибала городскую водонапорную башню (ту самую, ядовито-зеленого
цвета с забавной табличкой-призывом жирными буквами высотой фута
четыре:  "СОХРАНИМ  МЭН  ЗЕЛЕНЫМ.  ДАВАЙТЕ ДЕНЬГИ"), и уже через
пять   минут   зарулил   на  подъездную  дорожку  к  аккуратному
маленькому  тетушкиному  домику. На лужайке, разумеется, не было
никакого  включенного  телевизора,  водруженного поверх мусорных
корзин, - только цветочные клумбы, настоящая страсть тети Труди.
Киннеллу   уже   давно   хотелось   отлить,   но   он   не  стал
останавливаться  по  дороге. Зачем останавливаться в придорожной
закусочной, если можно заехать к тетке и там с комфортом сходить
в туалет, а заодно послушать свежие семейные сплетни? Тетя Труди
всегда была в курсе всего, что происходит в семье, и знала, что,
где  и  кто. И, конечно, ему не терпелось показать ей свое новое
приобретение  - картину. Тетя вышла ему навстречу, крепко обняла
и "обклевала" все лицо своими фирменными быстрыми поцелуйчиками,
которые  стойко ассоциировались у Киннелла с чем-то птичьим и от
которых  его  в  детстве  всегда трясло. - Сейчас я тебе кое-что
покажу,  - сказал Киннелл. - Тебя так протащит, что ты из чулков
своих выпрыгнешь. - Интересная мысль, - развеселилась тетя Труди
и  с  улыбкой уставилась на племянника, обхватив локти ладонями.
Киннелл   достал   из   багажника  картину.  Тетю  действительно
протащило, но не так, как рассчитывал Киннелл. Она вдруг страшно
побледнела.  Киннелл  в  жизни не видел, чтобы люди бледнели вот
так  -  словно  вся  краска  разом  сошла с лица. - Жуткая вещь,
нехорошая,  - натянуто проговорила тетя, и было заметно, что она
изо всех сил старается чтобы не дрожал голос. - Мне не нравится.
Наверное,  я понимаю, чем она привлекла тебя, Ричи. Только ты-то
играешь  в  свои  кошмары,  а  здесь оно все настоящее. Убери ее
лучше  обратно  в багажник, сделай тете приятное. А когда будешь
ехать  через  Сако,  я тебе очень советую: остановись на мосту и
брось  ее в реку. Киннелл обалдело уставился на тетю. Он никогда
не видел ее такой. Тетя Труди плотно сжимала губы, пытаясь унять
дрожь.  И  она уже не держала себя за локти - нет, она буквально
вцепилась  ладонями  в  локти, как будто пыталась сдержать себя,
чтобы  не  сорваться  с  места  и  не  убежать. Она как-то вдруг
постарела  и из крепкой шестидесятилетней женщины превратилась в
дряхлую  девяностолетнюю  старуху.  Киннелл  не  мог понять, что
происходит.  -  Тетя?  -  осторожно  проговорил  он, уже начиная
тревожиться.  -  Что-то не так? - Вот это не так. - Она оторвала
правую  руку  от  левого  локтя  и  ткнула  пальцем в картину. -
Удивительно даже, что ты сам ничего не чувствуешь - при твоем-то
богатом    воображении.   Нет,   кое-что   Киннелл   чувствовал.
Определенно  чувствовал.  Иначе бы не стал отваливать за картину
сорок  пять долларов. Но тетя Труди чувствовала что-то другое..,
или  что-то  сверх того, что чувствовал он сам. Киннелл повернул
картину  к  себе  (до этого он держал ее так, чтобы тетушке было
удобнее  смотреть) и еще раз взглянул на нее. И увидел такое, от
чего  у  него  перехватило дыхание, как от удара под дых. Внутри
все  оборвалось.  Картина  переменилась.  Не  сильно,  но все же
переменилась.   Улыбка   белобрысого   парня  растянулась  шире,
заточенные  людоедские  зубы  стали  видны  еще лучше. Теперь он
прищурился  посильнее,  и  от  этого  вид  у него стал еще более
искушенным  и еще более злобным. Неуловимая перемена в улыбке..,
губы,  растянутые  чуть  пошире,  так  что острые зубы видны еще
лучше..,  другой прищур.., другой взгляд.., черты, которые очень
зависят от субъективного восприятия. Такие вещи не запоминаешь в
точности,  всегда  есть  вероятность,  что ты просто ошибся. Тем
более  что  Киннелл  не  особенно-то  и приглядывался к картине,
когда  ее  покупал. Да и миссис Даймент совершенно его уболтала.
Она  была  явно из тех непомерно общительных женщин, которые так
тебя  заговорят,  что  потом в голове еще долго будет зудеть. Но
была  еще одна вещь, которую никак нельзя было списать на фокусы
памяти   и   субъективного  восприятия.  Пока  картина  лежала в
багажнике,  молодой  человек  сдвинул  левую  руку  - которую он
поначалу  держал  поверх  дверцы,  -  и теперь Киннелл разглядел
татуировку,  которой  не  было  видно  раньше. Обагренный кровью
кинжал,  оплетенный  виноградными листьями. А под ним - надпись.
Киннелл  разобрал  только два слова: "ЛУЧШЕ СМЕРТЬ". Но вовсе не
обязательно   быть   популярным   писателем   -  автором  многих
бестселлеров, чтобы сообразить, что там написано дальше. В конце
концов,  "ЛУЧШЕ  СМЕРТЬ,  ЧЕМ  БЕСЧЕСТЬЕ" - это как раз та вещь,
которую   бесноватые   дорожные   странники,  приносящие  только
несчастья,  типа  этого  парня  с  людоедской усмешкой, обычно и
вытатуировывают  у себя на руке. А на другой руке - туза пик или
цветок  в  горшочке,  подумал  Киннелл.  -  Тебе  она  очень  не
нравится, тетя? - спросил он. - Очень не нравится. И тут Киннелл
заметил  еще  одну  любопытную  вещь.  Тетя  Труди, оказывается,
отвернулась  и  теперь  делает  вид,  что с интересом смотрит на
улицу  (хотя на улице не было ничего интересного: обычная сонная
и  пустынная  улица, разморенная жарким послеобеденным солнцем),
лишь   бы   только   ненароком   не   взглянуть   на  картину. -
Отвратительная  картина.  Давай  ты  ее уберешь, и пойдем в дом.
Сдается мне, тебе надо кое-куда зайти.

                             * * *
                                              to be continued...