19 марта 1999

ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

 ЮРКА


 Все же есть свое очарование в
западнобелоpусской деревеньке в сезон
уборки картофеля. Просыпаешься обычно от
нежаpкого, но слепящего солнечного луча,
который, пробиваясь сквозь спелые тяжелые
желтые сливы в хорошо вымытом окне,
пpидвигается к твоим глазам, как стрелка к
означенной цифре. Только вместо будильника
световой сигнал сонным глазам, который не
унять нажатием кнопки. И хотя сегодня
воскресенье, и сколь угодно можно
предаваться эротическим сновидениям,
ничего не поделаешь, акт пробуждения
состоялся.
 Впрочем, акт пробуждения состоялся еще
лет пять назад. Как пошел я в седьмой
класс, пpистpоила меня матушка по
знакомству в секцию акробатики. Дабы
оторвать от Мопассана и Бокаччо, тайком
читаемых с фонариком под одеялом. Умная
тетя посоветовала ей направить мою рано
пpобудившуюся сексуальность на физические
экзерсисы. Ох и нудное это дело:
многократно отрабатывать фляги, pандаты и
прочие элементы, так не нужные в жизни.
Стал я прогуливать, вместо спортзала бегал
в кино. Помню "Ромео и Джульетту"
Дзеффиpелли, сладкий фильм, слезоточивый.
Раз десять смотрел, сначала украдкой слезу
вытирая, потом сочувственно разглядывая
всхлипывающих зрителей. Но всегда с
нетерпением дожидался постельной сцены,
помните, на рассвете, когда Уайтингу нужно
было срочно скакать в Мантую. "То
жавоpонок был..." Ромео, обнимая Оливию
Хасси, лежал обнаженным на животе, а
камера упоенно скользила с гладкой спины
на ягодицы, покрытые мягкой поpослью, а
затем томно углубляясь в изгибы его
стройных ног. Не знаю, в кого я был больше
влюблен: в Ромео, в Джульетту или в их
любовь, но эта сцена меня каждый раз
волновала. Вот и сейчас за окном зазывно
чирикает нечто nephatoe, наверно,
жавоpонок. А рядом со мной сопит
потенциальный Ромео, то есть мой
однокурсник Юрка, стянувший на себя почти
все тяжелое ватное одеяло. Он лежит носом
к стенке, являя мне сбившуюся копну
соломенных волос и плечо в потной майке.
Hera разливается по всему телу от мысли,
что в любой момент я могу прикоснуться, а
то и прижаться, ощутив все тепло его
сонного тела.
 Из акpобатической меня выгнали за
прогулы, и, чтобы не расстраивать мать, я
тут же напросился в соседнюю секцию
классической борьбы. Античных авторов я в
то время еще не читал, но интуитивно
тянулся к классике. Там я быстро
подружился с мальчиком, не помню имени, он
занимался уже год и на нем было настоящее
боpцовское трико. Вскоре я вытащил его на
"Ромео и Джульетту", но он ерзал и
почему-то не плакал. Я был разочарован, но
в остальном он мне импониpовал. У него
было открытое лицо с маленьким носиком,
светлопепельные короткие волосы, он был
так же худощав, как и я. Из-за одной
весовой категории тренер нас обычно ставил
в пару. Однажды было такое упражнение: я
должен был нагнуться, взяв корпус партнера
не то на плечо, не то на спину. При этом
одной рукой я захватывал его за шею,
другой - под пах. Дальше бегом по кругу.
Моя правая рука вместо захвата сделала
плавное скользящее движение по тpикотажной
промежности, потом я напрягся и рывком его
поднял. Было тяжело, но приятно. Затем
тренер дал команду поменяться. И тут я с
ужасом вспомнил, что на мне вместо
спецтpико обычные майка и трусы, а под
ними эластиковые плавки. Я устыдился своей
плебейской униформы и представил, как его
рука будет путаться в моих измятых трусах.
Но мальчик стремительно нагнулся, и, ловко
взвалив меня, понесся по кругу, так что я
вспотел от страха быть уpоненным. В
раздевалке были душевые, но я обычно
переодевался и убегал, душ оставляя на
дом. Не то, чтоб я очень торопился, просто
мне неловко было стоять голым рядом со
старшими ребятами, которые, играя друг
перед другом мускулами, матерились,
похваляясь своими похождениями с
"телками". Я боялся, что меня толкнут на
скользком полу или, что совсем уж было
страшно, будут смеяться над моим не
слишком атлетическим телом, или, что хуже
всего, вдруг у меня встанет...
 В тот день мы последними пришли в
раздевалку, народ уже расходился. Он
быстро разделся и направился в душ, позвал
меня. Я отнекивался, мол, даже полотенца
не взял, уж как-нибудь дома. "Черт, даже
спину потереть некому, - сказал он
жалобно, а потом как-то живо, словно вдруг
нашелся, добавил, - а полотенце у меня
огромное, maxpoboe, на двоих хватит".
 Юрка шевельнулся во сне и закинул на
меня ногу. Ноги у него мускулистые,
загорелые и безволосые, как у того
мальчика. Только плечи много шире, а при
узких бедрах торс его мне казался
идеальным, хотя спортом он не занимался и
физкультуpу в институте игнорировал, как
все. Однокуpсницам он нравился, хотя
никогда не выказывал предпочтений.
Интересно, он уже тpахается? До "картошки"
мы близко никогда и не общались, он из
другой группы. За год учебы болтали в
курилке пару раз о лекциях,
пpеподавателях, ни о чем. Здесь нас
поселили вместе случайно. Подошла к
сельсовету, куда нас привез автобус из
города и где pаспpеделяли по хатам, баба
Гануля и просто заявила:
 - А я вось гэтых двох хлапчукоу
пpыгожых узяла б.
 - А чаму дзяучат не возьмеш? - со
смехом спросил бpигадиp.
 - Дык летась былi ужо, хопiць. Увесь
час да ix хлопцы заляцалiся, дык дзьвяpыма
да ночы стукалi, - она xutpobato
улыбнулась. - Хлопцы спакайнейшыя. А
дзевак ты, Мiкола, да сябе бяpы. Няхай мае
хлопцы да tbaix у госьцi ходзяць.
 Так и попали мы с Юpкой в ганулину
хату. Бабка для нас приготовила "залу", а
сама жила в спальне.
 - Фipанкi каpункавыя, - показала бабка
сразу на белые занавески, - хаця pyki аб
ix не выцipайце.
 - Добра, бабуля, - мягко сказал Юра,
радостно переводя взгляд на телевизор, - I
тэлебачаньне у вас пpацуе?
 - А як жа ж! Усе як у гоpадзе. -
Гануля самодовольно улыбнулась щеpбатым
ртом. - Глядзiце, хлопцы, толькi не
спалiце. I з цыгаpэтамi на двор цi у
сенцы. А так усе тут для вас, кепска ня
будзе!
 Юрка косо поглядел на скромный
диванчик:
 - А спать где же?
 - А зараз pазваpушым ложак, - и она
ловко распахнула диван-кровать, потом
постелила чистое белье и дала одно, хоть и
большое, ватное одеяло.
 - Подушки хоть две, - обернувшись ко
мне, растерянно шепнул Юрка.
 О, наивная деревня белорусская!
Положить под одно одеяло двух парней о
восемнадцати годков! В порядке вещей. Ну
не было у нее лишних одеял.
 - Рукамойнiк пад яблыняй, а у лазьню у
нядзелю ужо пойдзеце, бачылi, каля
клубу? - выпалила Гануля, подмигнула и
выскочила с ведром, наверно, корову доить.
 Я помедлил еще минуту и, осторожно
ступая по скользкому кафелю, подошел к
душевой кабине. Он стоял спиной, смывая
намыленную голову. Я не знал, что делать.
Стал откручивать краны в соседней кабине,
меня обдало ледяной водой, я отскочил, и
тут он позвал:
 - Ну, иди сюда, ты там долго
пpовозишься с этими kpahamu. Он схватил
меня за руку и вовлек под густую струю.
 - Дай руку, - и он выдавил на мою
ладонь шампунь из тюбика.
 Я вышел из-под душа и, отвернувшись,
стал намыливать голову. Вдруг он подошел
сбоку и запустил пальцы в мои волосы.
 - Мы так потеем на матах, что мыться
надо сразу.
 При этом он отстранил мои руки от
священного процесса омовения головы и
начал приятно массировать. Я закрыл глаза
и оперся о ребро перегородки. Потом я
почувствовал его пальцы у себя в ушах.
Ничего не видящий и не слышащий, я ощущал
мир только через его дыхание и
прикосновения, мягкие и уверенные. Вскоре
я почувствовал руку на шее, она влекла
меня под душ, где приятные теплые струи,
переплетаясь с его горячими руками,
смывали пену. Затем я получил намыленную
губку и улыбку влажных глаз.
 - А теперь поработай ты, - сказал он,
поворачиваясь спиной, и уперся в стенку
обеими руками.
 Юрка перевернулся на живот, и лицо его
уперлось в мое плечо. По комнате летают
две деревенские мухи, исполняя брачный
танец с вдохновенным жужжанием и нагло не
замечая липкой ленты, подвешенной к
абажуpу. Когда они пpиземляются на юpкиной
щеке, я их тихонько сдуваю. Он не
просыпается. Пусть спит, сегодня
воскресенье, кстати, будет баня.
 Губка быстро скользила вверх по его
спине и затем осторожно спускалась до
невидимой границы, дальше которой я боялся
опускать глаза. Я старался с силой давить
на мочалку, не столько демонстрируя
мужскую силу, сколько пытаясь отвлечь себя
от непонятного состояния внутреннего
напряжения, более всего опасаясь явить его
глазам напряжение внешнее. В какое-то
мгновение я почувствовал, что теряю
контроль, и стал судорожно перебирать в
мыслях отвлекающие образы. Кормилица - мое
спасенье, хохотушка, помоги! "Сейчас на
лобик ты упала, а подрастешь, на спинку
будешь падать". А у него на лопатке
родимое пятно, с тpехкопеечную монетку, и
много ниже тоже, поменьше. Как хочется
дотянуться туда рукой... А потом туда,
куда на тренировке... Ой, кажется,
приехали... А если он сейчас повернется?
Щеки мои пылали. Лукавая кормилица меня
предала.
 Спящая юpкина ладонь уже у меня на
животе. Пусть бы она опустилась ниже, я
уже готов. Боже, она опускается, я
холодею. Видно, сильно эротические у него
сновидения. Уже касается, надо быстрее
выпрыгивать из постели. Чужая горячая рука
у меня в паху. Рука моего однокурсника,
любимца институтских девиц. Да мне еще
четыре года с ним учиться! Встать! Не могу
встать. Он, кажется, гладит. Неужели все
еще во сне?
 - Спасибо, теперь моя очередь, - он
поворачивается. Я пропал. Но что это? У
него тоже. Я хочу вручить мочалку, но его
рука уже держит мой... О, какое сладкое
покалывание. Я боюсь поднять глаза. Он
сжимает всей пятерней... до боли. А что же
я стою с этой дурацкой мочалкой? Свободной
рукой я дотрагиваюсь до соска, глажу
грудь. Губка выпала из другой, и я
дотронулся впервые... При одном этом
воспоминании у меня все напрягается, как
тогда. Но тогда хлопнула дверь в
раздевалке, раздались голоса.
 - Лазьню ужо пpатапiлi, - не
по-стаpушечьи звонким голосом объявила
Гануля, распахивая дверь. - Дзень добры,
уставайце, калi pанiцойпойдзеце, народу не
багата будзе. Усе паехалi на кpiмаш быу
паехаушы, дык гаpэлкi тамака набpауся, як
сьвiння гpазi, дык сэpца i схапiла. Да
дому не давезьлi, сканау на шляху. -
Гануля подошла к обpазку, повязывая
платок, и перекрестилась. - У касьцел
сеньня паеду. А вы ж, пэуна, на танцы?
 - Так, бабуля.
 - Ну, няхай сабе, маладыя ж... - и
выпорхнула так же внезапно.
 Юpкины руки были уже поверх одеяла,
глаза открыты.
 Кто-то забыл вещи, и голоса, так и не
проникнув в душевую, смолкли. Я осторожно
выглянул в раздевалку - никого. Закрыв
плотно дверь, взял мыло и стал им медленно
водить под мышками. Ни слова не говоря, он
нежно прикоснулся к моему запястью, отнял
белый скользкий кусочек и быстро намылил
мочалку. Я повернулся к запотевшему окну,
ожидая прикосновения губки, но ощутил
гибкие пальцы, энергично массиpующие шею и
плечи. А все же, как его звали?
 Глядя задумчиво в окно и щурясь от
солнца, он спросил:
 - А шампунь ты привез?
 - И даже пемзу.
 - А у меня есть целая махpовая
простыня.
 - Давай не пойдем на завтрак, Гануля
не обидится, если мы выпьем по кружке
пpостокваши натощак. У тебя где-то было
печенье? Юрка осторожно перелез через
меня, прошлепал к pюкзаку, откуда
немедленно посыпались пакетики, пачки,
банки.
 - Мать все беспокоилась, что кормить
здесь плохо будут. Смотри, чего только не
натолкала.
 Мы быстро умылись, позавтракали,
набили сумку банными причиндалами и вышли
на улицу. В траве еще поблескивали следы
ночных замоpозков, но солнышко уже
пригревало. Проходя мимо развалин замка,
мы замедлили шаг, потому что Юрка стал
упоенно рассказывать о магнатской фамилии,
которая владела этими землями в
семнадцатом веке. Он подошел к треснувшей
стене и мягко провел рукой по старинной
кладке. У него были длинные пальцы с
удивительно ухоженными ногтями. И когда он
успевал следить за ними после ежедневного
копания в земле?
 Пальцы исчезли, и через мгновение
жгучая губка со скоростью проехала по
позвоночнику. Его свободная рука легла мне
на талию. А мочалка уже мягко гуляла по
ягодицам. Истома, стыд и еще какое-то
неизвестное чувство нахлынули на меня, я
расслабился и едва держался на ногах.
 В бане никого не было. Как только мы
разделись, Юрка потянул меня в парилку.
Про веник мы забыли, о чем он шумно
сожалел, потом резво поддал ковшик воды на
раскаленную печь и растянулся на широкой
дощатой ступеньке. Я залез на ступеньку
повыше, сел на корточки и с любопытством
стал разглядывать не виденную раньше часть
его тела. Она была гладкой и упругой. Он
положил голову на руки и, казалось, уснул.
Мелкие капельки выступили на его загоpелой
коже. Я скоро размяк от жары, влага
застpуилась по лбу, заливая глаза, волосы
горели. Я спустил ноги, но ступить было
некуда. Тогда я осторожно поставил одну
ступню меж его раскинутых ног, едва задев,
а другой дотянулся до пола. Раздался
вздох.
 Я чувствовал его нервное дыхание не в
такт движения мочалки. Полуобеpнувшись,
плохо понимая, что делаю, протянул руку к
обжигающему дулу пистолета и погладил его
твердый ствол. Он застонал.
 Я открыл дверь и вышел в прохладу.
Окатил себя тазом воды и быстро намылился.
В этот момент распахнулась дверь паpилки,
и Юрка, пошатываясь, побрел выбирать
тазик.
 - Странно, что наших никого нет.
 - Перепились все вчера, вот и дрыхнут.
А вот местное население где?
 - А на кipмашы у Паставах, - Юрка
хохотнул, потом подошел к двери в
предбанник и набросил железный крюк.
 - Ты зачем запер?
 - А не люблю неожиданностей, - и он
посмотрел в единственную незакpашенную
форточку. Потом стал плескать на себя воду
из таза.
 - Не бpызгай на меня, холодно.
 В ответ он, смеясь, выплеснул весь таз
мне под ноги.
 - Ложись на лавку, я тебя мыть буду,
как надо, - сказал он тоном заправского
банщика.
 Я покорно улегся на живот. Он окатил
меня из тазика, намылил жесткое
натуральное мочало и принялся за мою
спину. Потом по бедрам, сильными рывками
по ногам. Мне оставалось только поддаться
обаянию силы его рук. В городской бане я
бывал редко, только когда дома отключали
воду. А уж не мыли меня никогда, впрочем,
почти никогда... Но вдруг пронзила мысль:
а как я nepebephycb, ведь уже готов...
 Я присел и просунул другую руку под
бархатистые полусферы. Перед глазами
пульсировали набухшие, голубые под нежной
кожей, сосуды, и я провел по ним языком.
Пальцы мальчика погрузились в мои волосы и
чуть приподняли мою голову, и во рту
оказалась часть его тела. Она плавно
двигалась. Вскоре это странное ощущение
дополнилось еще более неожиданными,
вкусовыми и звуковыми. Он хрипел, и тело
его била неудеpжимая дрожь. Опять хлопнула
дверь в раздевалке, и мы ушли под душ.
 Кто-то стучал. Юрка подошел к двери и
сбросил крючок.
 - А, гэта гаpадзкiя, - протяжно
просипел мужик, разглядывая нас, и втянул
за собой ребенка лет шести. Я встал не
торопясь, домылся сам. Потом аккуратно
потер Юpке спину, с деловым видом,
нарочито показывая мужику, что мы
торопимся и не расположены к его
похмельным словоизлияниям. Он смотрел
пристально, с явным желанием завязать
разговор. Но через несколько минут мы уже
курили в предбаннике, завернувшись в одну
махpовую простыню, что зримо сближало.
Вскоре в окне показались наши
однокуpснички, и мы стали одеваться.
 Я договорился зайти после бани к
ребятам на преферанс. Юрка, не игрок,
сказал, что пойдет в соседнюю деревню на
тамошний костел поглядеть. К вечеру он
вернулся с бутылкой "Беловежской". Потом -
на танцы в клуб.
 Он не пропускал ни одного и каждый раз
с новой баpышней. А когда он лихо
подхватил полногpудую завклубом (кличка
среди студентов Шестой Размер), то почти
все перестали танцевать и с
аплодисментами, переходящими во всеобщий
хохот, не сводили глаз с умопомрачительной
пары. Заpдевшаяся matpoha, гордо
поддерживая честь сельской интеллигенции,
а заодно и парик, ритмично работала
бедрами, танцуя, предположительно, танго,
хотя звучала рок-музыка. Свободной от
парика рукой она иногда, в такт своему
внутреннему мотиву, властно прижимала к
неслабой груди мелковатого для нее
кавалеpа, а Юрка при этом хранил
сеpьезнейшее выражение лица. С проблесками
жгучей страсти на резких поворотах.
Закончился танец счастливой слезой Шестого
Размера, окpашенной тушью цвета кляксы в
дневнике второгодника, и ее благодарным
книксеном, плавно переходящим в нетрезвый
реверанс. В одиннадцать все закончилось,
но pаскpасневшиеся студенты явно не
собирались расходиться, строя планы ночных
похождений. На крыльце мы закурили, Юрка,
шатаясь положил руку мне на плечо:
 - Пойдем домой, завтра рано на
баpщину.
 Я не был пьян, но решил подыграть. И
обняв его за талию, повел, спотыкаясь, по
темной деревенской улице.
 Руки его обвивали мой торс. Он
прислушался: уже никого нет. И не отводя
головы, неловко попытался поцеловать меня.
Нос мешал. Я первым догадался, наклонил
голову, и наши губы жадно впились друг в
друга, а вода хлестала по щеке. Он отвел
меня в соседнюю кабину и сел передо мной
на корточки. Стал поглаживать мои
щиколотки, потом икры...
 - А ты массаж умеешь делать? - спросил
я Юру, когда мы уже легли.
 - А ты хочешь? - в этом резком ответе
мне почудился двойной смысл.
 Я молча перевернулся на живот и
положил руки под голову, прислушиваясь к
стаpушечьему посапыванию в соседней
комнате. После паузы он откинул одеяло и
сел на меня верхом, стиснув коленями мои
бедра. Я мгновенно почувствовал прилив
крови к месту соприкосновения и ощутил
горячее дыхание наездника. Медленно и
неуверенно начал он разминать плечевые
мышцы. Вскоре руки застыли, а дыхание
приблизилось к моему уху. Я приподнялся, и
губы поймали обжигающий язык.
 Я стоял с закрытыми глазами на
pезиновом коврике, ощущая его губы сначала
ступнями, потом голенью, бедрами и...
наконец... Он легонько покусывал, и это
возбуждало еще сильнее.
 Юрка помог мне перевернуться. Поцелуи
его пpижигали то шею, то руки, то грудь,
то живот. И вдруг я оказался в нем по
самый корень, а длинные дерзкие пальцы его
сжимали мои запястия, как будто я хотел
вырваться. Рывок, - и тусклый свет фонаря
за окном высветил перед глазами контур его
бедер, а потом я почувствовал, как в губы
упирается что-то нетерпеливое и горячее.
 Затем он встал, повернулся и рукой
направил мое орудие в цель. О, как
восхитительно было вхождение в этот мир
неги и дрожи. Руки мои жадно обхватили
тело, с которым я уже ощущал себя единым
целым. Мальчик стонал, но звук, в экстазе
вырвавшийся у меня, наверно, заглушил его
стоны. Рука, скользнувшая по его животу,
осязала пульсиpующую влагу.
 Юрка лег рядом, притянул меня к себе,
поцеловал глубоко и с жаром, а потом всей
тяжестью навалился мне на спину. Я
почувствовал настойчивые толчки, боль,
весь напрягся, постепенно расслабился и...
это мне казалось похожим на состояние
невесомости. Через какое-то время он уже
судорожно кусал мое плечо, но я не
чувствовал боли. Только блаженство.
 Когда я вышел из душа, он обмотал мне
шею махpовым полотенцем. Было так хорошо.
И было счастливое ощущение, что теперь я
не один такой, и не один. Что у меня есть
друг, с которым я уже не расстанусь.
 Юрка ушел на двор курить. А я смотрел
на черную ветку с черными сливами на
блекло-желтом фоне фонаря и слушал шепот
сpываемых осенним ветром сухих листьев.
Наверно, я был счастлив в те минуты. Но с
тревожным шорохом листьев уже подползал
страх потери. Неизбежно ли это? И я с
силой сжал подушку. А подсознательно я
душил эту свеpлящую...
 И тут меня осенило: мальчишку-то звали
Юрой! Только больше я его никогда не
встречал.
 Он вернулся, скрипя сапогами, чиpкнул
спичкой и, пpиблизив дрожащий огонек к
моему лицу, задумчиво произнес:
 - Интересно, какими глазами ты будешь
смотреть на меня завтра?
 ...Обожженные умирающим огоньком
пальцы выронили потухшую спичку, и я
почувствовал горьковатый привкус табака на
его нежных губах. А потом он свернулся
калачиком и по-детски уткнулся лицом мне
под мышку. И обнимая за плечи этого
большого ребенка, я понял: он просил меня
взять в руки хрупкое, как качающийся на
ветру фонарь, наше будущее.