ZX Club #08 31 мая 1998

            ОДИНОКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ
           Шестов Лев Исаакович
        (31.01(12.02).1866, Киев -
            20.11.1938, Париж)

                               А.В. Ахутин
──────────────────────────────────────────

Среди замечательных имен нашего  "серебря-
ного века" - философов, писателей, поэтов,
с  которыми  привычно  связывают   русское
культурное возрождение этой короткой  эпо-
хи, мы встречаем имя Льва Шестова.  Широко
известным оно стало после того,  как  С.П.
Дягилев  опубликовал  в  редактируемом  им
журнале "Мир искусства" (No2 -  9,  10  за
1902 г.) книгу Шестова "Достоевский и Ниц-
ше (Философия трагедии)". К этому  времени
Шестову удалось издать за  свой  счет  две
книги, но только теперь, когда его сочине-
ние появилось в  самом  блестящем  по  тем
временам литературно-художественном журна-
ле, - появилось сразу же после  публикации
в том же журнале нашумевшей книги Д.С. Ме-
режковского "Толстой и Достоевский", -  он
входит в круг деятелей русского  религиоз-
но-философского возрождения 20 века.

"Шестов очень талантливый  писатель, - пи-
сал Н. Бердяев в 1905  г.  в  рецензии  на
"Достоевский и Ницше" и  "Апофеоз  беспоч-
венности", -  очень  оригинальный,  и  мы,
непристроившиеся,  вечно  ищущие,   полные
тревоги, понимающие, что  такое  трагедия,
должны посчитаться с его вопросами,  кото-
рые так  остро  поднял  этот  искренний  и
своеобразный  человек.  Шестова  я  считаю
крупной  величиной  в  нашей   литературе,
очень занимательным  симптомом  двойствен-
ности  современной  культуры".  -  Бердяев
Н.А. Трагедия и обыденность.

Оригинальный, далекий от академических ка-
нонов склад ума, поглощенность  последними
вопросами бытия роднят Шестова с Д. Мереж-
ковским, Н. Бердяевым, С.  Булгаковым,  В.
Розановым, В.  Ивановым,  А.  Ремизовым  и
другими  сотрудниками  "Мира   искусства",
"Нового пути", "Вопросов жизни",  "Русской
мысли",  участниками  петербургских  Рели-
гиозно-философских  собраний,   ивановских
"сред", "воскресений" В. Розанова.

По своему характеру сообщество это  сильно
отличается от аналогичных кружков,  групп,
союзов XIX века. При общей страсти к  пос-
тижению мировой, преимущественно в ее эзо-
терических истоках, при общем  религиозном
умонастроении, при  общей  даже  философии
символизма связывает их скорее  полемичес-
кая энергия, чем идейная  близость.  Сооб-
щество  объединяло  людей  до    крайности
своенравных, с утонченной личностной  пси-
хологией и художественно развитым  вкусом.
Но даже в  этом  собрании  исключений  Лев
Шестов стоит особняком. Молчаливый,  всег-
да самососредоточенный, не ввязывающийся в
споры, предпочитающий не утверждать  свое,
а иронически снижать пафос  оппонента,  он
тем не менее  неколебим  в  парадоксальном
адогматизме.  Вглядываясь  в  этот  пышный
мир, мы не найдем Шестову места  ни  среди
мистиков, ни среди символистов,  ни  среди
его ближайших друзей - религиозных филосо-
фов. Он сознает эту "неуместность" и  даже
отстаивает ее. Едва заявив о себе  первыми
публикациями, благожелательно  принятый  и
признанный "своим", он двумя  саркастичес-
кими  выступлениями  резко  отделяет  соб-
ственную позицию от направления  Мережков-
ского (в статье "Власть идей"  -  рецензию
на 2 том сочинения Мережковского  "Толстой
и Достоевский"), а затем так же  от  фило-
софской позиции  Н.А.  Бердяева  ("Похвала
глупости" - рецензия на книгу Н.  Бердяева
"Sub specie aeternitatis").

Отмежевание от основных течений именно ре-
лигиозно-философской мысли столь явно, что
возникает сомнение,  допустимо  ли  вообще
связывать творчество Шестова с этим движе-
нием (тем не менее Н.  Зернов,  не  сомне-
ваясь, относит произведения Л.  Шестова  к
"сокровищнице православной русской культу-
ры"). Определенно  можно  утверждать,  что
оно не только не входит  в  традицию  рус-
ской мысли, связанную с  именем  Владимира
Соловьева, но и  сознательно  противостоит
ей. Во всяком случае, Шестов озаботился  с
предельной ясностью выразить  свое  крити-
ческое отношение к  религиозной  философии
соловьевского толка  в  специальном  курсе
лекций, прочитанных им на русском  отделе-
нии Парижского университета в  1926  г.  и
положенных затем в основу специальной  ра-
боты (статья "Умозрение и апокалипсис").

Стало быть, Шестов разделял с  религиозны-
ми философами и  писателями  только  общие
"предчувствия и предвестия", общую  захва-
ченность последними вопросами, по философ-
ской же сути и смыслу их пути расходились.
Его парадоксальные речи вроде бы вообще не
встраиваются в русскую философскую  тради-
цию и кажутся голосом одиночки, не созвуч-
ным никакому хору -  ни  славянофилов,  ни
западников, ни церковноверующих, ни  мета-
физиков,  ни  гносеологов.  Владимир   Со-
ловьев, познакомившись с  рукописью  книги
Шестова "Добро в учении Толстого и Ницше",
почувствовал беспокойную странность  выра-
зившегося в ней умонастроения и просил от-
советовать автору публиковать это  сочине-
ние. Обвинение в нигилизме было наготове и
не раз высказывалось, казалось бы, близки-
ми по духу  людьми,  как,  например,  С.Л.
Франком в рецензии на статью Шестова о Че-
хове  "Творчество  из  ничего"  (в  газете
"Слово" от 12 декабря 1908 г.).

С другой стороны, шестовскую борьбу с дог-
матизмом религиозных доктрин,  спекулятив-
ной метафизики, этического идеализма впол-
не могли бы одобрить  критически  мыслящие
реалисты, - но  критицизм  их  никогда  не
простирался так  далеко,  чтобы  поставить
под вопрос науку и сам разум.  Они  несом-
ненно увидели бы в сочинениях Шестова лишь
декадентскую нервозность,  апологию  ирра-
ционализма и слепой фидеизм.

Так правомерно ли вообще искать в  русской
культуре истоки  этой  причудливой,  столь
критической и столь сосредоточенной в  се-
бе мысли? Почему она уместна среди  памят-
ников отечественной мысли?

Шестов однажды со всей определенностью от-
ветил на подобные  вопросы.  Заметив,  что
русская философия  и  славянофильского,  и
западнического направления выросла на поч-
ве философии немецкой, Шестов говорит:  "А
меж тем русская философская  мысль,  такая
глубокая и своеобразная, получила свое вы-
ражение именно в художественной  литерату-
ре. Никто в России так свободно и  властно
не думал, как Пушкин,  Лермонтов,  Гоголь,
Достоевский, Толстой (пока его  не  требо-
вал к священной  жертве  Аполлон,  Толстой
"мыслил" так же, как Соловьев) и даже  Че-
хов..." ("Умозрение и Откровение".  с.35).
Здесь - в великой русской  литературе  XIX
века - и следует искать исток  философско-
го постижения Шестова. Едва ли  не  первый
уяснил он  особую  философскую  значимость
художественного опыта литературы, и в пер-
вую очередь русской литературы  XIX  века.
Сосредоточенное внимание к  человеку,  ус-
траняемому объективным  ходом  истории,  -
человеку частному, странному, забываемому,
"маленькому", "лишнему", - как бы его  там
не называли; открытие глубинной  значимос-
ти ситуаций, которые много позже  европей-
ские экзистенциалисты  -  во  многом  опи-
раясь на русскую литературу - назовут пог-
раничными; художественное  постижение  эк-
статически  личностного  характера   нрав-
ственного  решения,  превышающего   всякую
нормативную этику;  открытие  трагического
характера  исторического  бытия.  Все  это
сокровища, найденные  Шестовым  в  русской
литературе, и прежде всего у  Достоевского
и Толстого. Не думаю, что мы слишком  оши-
бемся, если увидим во всем  творчестве  Л.
Шестова попытку пересмотреть  классическую
западноевропейскую философию в  свете  тех
откровений, которыми поразила  его  -  как
много позже и саму  западную  мысль - рус-
ская литература. И тут,  правда,  простого
противопоставления не получается: столь же
мощный импульс Шестов  получил  от  Ницше.
Более того, есть все основания утверждать,
что  философски  продуктивным    оказалось
именно напряженное духовное "поле",  обра-
зованное тремя силовыми полюсами -  Ницше,
Толстым и Достоевским, героями первых двух
собственно шестовских книг. Обращенные ли-
цом и словом друг к  другу,  эти  мыслите-
ли-художники  утрачивали  все   вторичное,
идеологическое, не идущее к делу и полага-
ли начало новой философии - философии тра-
гедии, философии каторги, философии XX ве-
ка...

Положение       Шестова - "беспочвенного",
странного, непонимаемого  мыслителя,  шаг-
нувшего на свой страх и риск  в  неведомый
мир, которому он оставался верен до конца,
исключительно. Всю жизнь он занимался  фи-
лософией, все глубже погружаясь в труды ее
великих творцов, но справедливо  был  наз-
ван "антифилософом" (Марголин Ю.  "Антифи-
лософ" - Новый  Журнал:  New  York.  1969,
No99,  c.  224-236),  поскольку  занимался
этим только для того, чтобы развенчать ра-
зум и обратить человека к вере. Всю  жизнь
он утверждал, что открыть реальность  мож-
но только верой, и никогда не  принадлежал
ни к одной концессии. Жизнь Шестова -  ев-
рея в России, русского эмигранта за грани-
цей, уединенного мыслителя в эпоху  всеоб-
щего  безумия,  вынужденного  обеспечивать
себя и множество близких собственным лите-
ратурным трудом, - была сравнительно  бла-
гополучна, но одним из  немногих  на  заре
века он постиг всю незащищенность  и  нео-
беспеченность человеческого существования,
всю иллюзорность естественных,  социальных
или божественных законов. Постиг он и  то,
что Бог откликается только на зов "из глу-
бины". Задолго до того, как вступил в  си-
лу настоящий XX век, Шестов расслышал  его
весть.

────────────────
Альманах "Мысль": Барнаул. 1997, No2  (4),
c. 81-83.

───────────────────────────────────DI:HALT