Maximum #33 20 марта 1997

Печатается с продолж. - Папуас из Гондураса (окончание).

╔════════════════──────────────────────────────════════════════╗
│		   ПЕЧАТАЕТСЯ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ. 		       │
╚════════════════──────────────────────────────════════════════╝

 (R) Федин Павел


			  В. Шинкарев

		      Папуас из Гондураса.
			  (Окончание)



   Прозвенел гонг, и секунданты бросились на ринг, чтобы утереть
лица спортсменов и стол.

   Тренер положил руку на плечо Степанову:

   - Нормально, Леша, нормально. Походи по рингу.  Запомни:  ле-
вой, больше работай левой! А главное не дай  себя  запугать.  Ты
ведь злее. Я тебя пацаном помню, ты  литр  самогону  осилить  не
мог, а уже злой был.

   Глядя  на расплывшиеся черты дорогого лица, Степанов вспомнил
их вчерашний разговор с тренером.

   - Значит "Молдавский" красный? - строго спрошивал тренер.

   - Красный. Только красный, - твердо отвечал Алексей.

   - Конечно, Леша, конечно... А может, все-таки белый? Или хотя
бы розовый?  Недоберешь  коэффициентом  бормотушности - возьмешь
количеством. Вспомни, Алексей, ведь у тебя на прошлой неделе...

   Да, Алексей помнил, хотя и нетвердо, что  на  прошлой  неделе
перенес  прободение  язвы  желудка.   Да,  "Молдавский" красный,
"Молдавский"  красный..  Разящий меч советских перепойщиков - ты
не любишь слабых!

   - Нет, Иваныч, нет.  Красный - и только красный.  Ведь  спорт
любит сильных.

   Тренер  опустил плешивую голову и не скоро поднял ее, смахнув
щедрую слезу старого перепойщика.

   - Другого ответа я и не ждал, Алексей.  Пора и за тренировку!
- Иваныч стал выставлять на тренировочный стенд до боли знакомый
спортинвентарь - темно-зеленые бутылки в опилках, с желтыми жес-
тяными пробками без язычков.

   - Создается впечатление, - диссонансом  врезался  в  сознание
Алексея голос комментатора, - что немецкому мастеру удалось  по-
давить  волю  советского  спортсмена к победе. Однако посмотрим,
что скажут судьи.

   На гигантском табло  зажглись  судейские оценки.  Алексей еще
твердо различал эти неутешительные для него цифры, после второго
раунда их обычно сообщал ему тренер.

   Рихард  Грюшенгауэр  получил  за артистизм исполнения почти в
два раза больше баллов и чуть-чуть вырывался вперед по количест-
ву абсолютных алкогольных единиц - хотя немецкий спортсмен к ко-
нцу раунда и снизил темп, но крепость  и  коэффициент сахарности
его напитка были больше.

   Гамбургское  Страшилище не вставал со своего стула - он сидел
вразвлку, блаженно раскрыв громадный рот, и двое секундантов изо
всех сил махали перед ним полотенцем, вгоняя в его пылающую  мя-
той пасть свежий воздух. Двое других сеундантов массировали  ему
руки.

   - Зачем это? - мрачно подумал Степанов, - будто бить меня со-
бирается...

   Международная  федерация  перепоя  уже давно ставила вопрос о
допустимости физического контакта соперников, однако окончатель-
ное решение по этому вопросу еще не было выработано.

   Иваныч  тем  временем втолковывал Алексею тонкости возможного
поведения соперника  во  втором  раунде. Степанов, наморщив лоб,
слушал его, растроганно думая о завидной памяти старого перепой-
щика.

   Иваныч  помнил  даже  восьмидесятые годы XX века, или, как их
называли, "лютые восьмидесятые". Алексей с трудом верил в жесто-
кие рассказы об этом времени.

   Например, Иваныч рассказывал, что по воскресеньям в магазинах
совершенно ничего не продавали. Можно ли в это верить?  Ведь че-
ловек тогда уже шагнул в космос, бурно развивалась  электроника,
машиностроение - и в воскресенье человек ничего не мог выпить.

   Если кто делал и продавал самогон - давали срок до пяти лет.

   - Это как же - за самогон посадить могли? - недоверчиво  сме-
ялся Алексей.

   - Могли припаять свободно, - поучительно говорил тренер, - за
самогоноварение до пяти лет.

   - А вот если я суп сварил, тоже посадить могли?

   - Нет, за суп не сажали.

   - А если я чаю заварил?

   - Вроде нет... не помню. Эх, Лешка, много чего было...  тако-
го... Иваныч поглаживал стакан, мучительно вспоминая что-нибудь,
- на улицу страшно было выйти. Бандиты везде... Нет, то в Амери-
ке сплошь бандиты были, а у нас - менты! Менты у нас  были.  Вот
сейчас милиционер на соревновании тебя охраняет, цветы тебе  да-
рит, ты с ним поговорить можешь, как с человеком. А тогда  мили-
ционеры вроде бандитов были. Неохота ему работать, а  охота  ему
кобяниться  и  залупаться, вот он и идет в менты.  Идешь ты мимо
него, трезвый даже, а  он  ручкой  тебе  вежливо - и давай з@#$-
%&ться:  ваши документы, ваш рабочий пропуск, а что у вас в сум-
ке, пойдемте, разберемся.

   - Как же вы такие пришибленные были? Что же вы не боролись?

   -  Ага, мы боролись, это точно ты сказал, в очередях особенно
страшно боролись.  Соберутся, бывало, менты толпой у магазина, и
смотрят, как ты борешься, потом оцепят магазин - кого хотят, то-
го пустят, не покажешься им - увезут к себе  в КПЗ  и  натешатся
вдоволь - борются с тобой... - Иваныч зябко повел плечами и тяж-
ко вздохнул, - за гласность  велели  бороться  тоже.  Чтобы одну
правду говорили.  Раскроешь, например, центральную газету, а там
на первой полосе так прямо и написано: "Наше правительство опять
здорово лопухнулось". Или войдешь в столовую, а там на стене ло-
зунг:  "Кормим долго, дорого, грязно и невкусно".   Да дорого...
дорого все стало. Получку за три дня и пропьешь, если  дурак - у
тех, кто поглупей и лозунг такой был: Заработал? Пропей!

   - Нет, Иваныч, заврался ты совсем. Это ты мне про Америку все
рассказываешь - там и бандиты, и посадить могли, и  гласность, и
дорого все.

	 .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

   Ударили  в  гонг  и  секунданты, спотыкаясь о пустые бутылки,
выскочили с ринга.

   Гамбургское Страшилище взял в руку десятый стакан и,  почесы-
вая, живот, начал:

   - Мать тфаю, клянь-ка, как...

   - А ну, мать твою, молчать у меня, харчемет - соплей  переши-
бу!!! - что было сил зарычал Алексей и,  быстро  повернувшись  к
секунданту, продолжал:

   - А ты что возишься? Дай сюда!

   Алексей  выхватил  из  рук  секунданта неоткупоренную бутылку
"Молдавского"  красного,  откусил горлышко, харкнул им в сторону
соперника, и влил содержимое в свою брюшную полость хлебком пол-
тора выхлеба прогнувшись.

   - ...как я тесятый стаканишшэ вышру! - не потеряв духа,  про-
должал кричать Гамбургское Страшилище.

   Жутко  захохотав, Степанов выхватил из рук секунданта вторую,
уже  откупоренную бутылку портвейна и, глубоко выдохнув, вскинул
ее над головой.

   - Вот какой перепой нам нужен! - закричал коментатор, - Сове-
тский спортсмен проводит исключительной красоты прием под назва-
нием "вакуум-насос": вино втягивается одним глотком так, что пу-
зырьки  воздуха  не  проходят в надвинное пространство, и, таким
образом, сильная работа ротовых мышц создает там абсолютный  ва-
куум! Да! Спорт не любит слабых! Спорт любит сильных!

   В этот момент опустевшая  с очаровательным звоном брызнула во
все  стороны,  не  выдержав давления столба окружающего воздуха.
Вся морда Алексея оказалась изрезанной осколками.

   Волны  оваций  гремели  по залу, да и во всем мире, наверное,
многие телезрителм в изумлении уронили стаканы.

   - Интерес к состязаниям огромен! - с радостным напором,  зах-
лебываясь, кричал комментатор, - Многие информационные и телеви-
зионные агенства в связи с состязанием отложили сообщения о ходе
сто девяносто восьмого раунда переговоров на высшем уровне между
товарищем Иваном Абрамовичем Натансоном и господином Натаном За-
вулоном по вопросу о сокращении ракет  средней дальности в Евро-
пе!

   Не теряя ни секунды, Алексей продолжил столь блестяще начатую
атаку.   Достигнув  прочного  успеха, он снова перешел на игру в
своем излюбленном стиле "загребальная машина", дополняя ее  кра-
сивым матом.

   Сильно деморализованный  кровавым  видом  Алексея Гамбургское
Страшилище, что-то бормоча, грыз свой десятый стакан.  Секундант
держал наготове одиннадцатый. Немец схватил его, открыл рот, но,
ни говоря ни слова, начал пить.

   Алексей  увидел,  как  его соперник закашлялся, закурлыкал и,
схватившись за рот, нагнулся под стол.

   Зал  ревел, как прибой, все накатывал и откатывал от Алексея,
качаясь справа налево.

   - Замечательнбя победа  советского  спортсмена! - еле звенело
в ушах, и Степанов не понимал: как? разве уже все кончилось?

   Глава судейской коллегии, не дожидаясь, когда вспыхнет табло,
пролез под канатами, схватил руку Алексея и высоко поднял ее.

   Голос из динамика гордо загремел над колышашимися трибунами:

   - В связи с проблевом на месте, допущенным Рихардом Грюшенга-
уэром, победа присуждается Алексею Степанову, Советский Союз!


			  КОНЕЦ ФИЛЬМА

				      Фильм снят на пленке Шост-
				      кинского комбината "Свема"

	 .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

   Иван медленно встает. В его глазах невыразимый ужас. Не сводя
глаз с телевизора, он на цыпочках крадется к двери. Валера Марус
чмокает и переворачивается на другой бок.

	 .    .    .    .    .    .    .    .    .    .


			 ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

	      Начал за здравие - кончил за упокой.


   Наутро Валера вскочил, как полоумный, не выключив телевизора,
и бросился на работу, потому как знал, что если он еще и на  ра-
боту будет опаздывать, его точно отправят принудительно лечиться
на Балтийский завод.

   Потому, когда он пришел вечером с работы - телевизор еще  ра-
ботал. Валера некоторое время тупо смотрел на телевизор, не  по-
нимая, почему это он работает.

   - Сегодня, дорогие товарищи, мы начинаем чтение автобиографии
известного музыканта В.Шинкарева "Говно в проруби". Часть первая
- "Везде хорошо!" и часть вторая - "Там, где нас нет!"

   Валера все равно ничего этого не понимает и выключает телеви-
зор, со злостью думая, сколько  же  электричества  он  сожрал за
ночь и целый день.

	 .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

   Этот бред так насыщен разными эпитетами, что невольно хочется
извиниться (но, кстати, это вовсе не бред, а сопротивление  еже-
минутно нарождающейся всеобщей бессмыслице): а сейчас я наворочу
еще больше эпиграфов. Хорошая книга может состоять из одних  то-
лько, с умом подобранных, эпиграфов, так точно они выражают пер-
воначальные намерения автора.


		       "Санкт-Петербург,  новый  город, выросший
		      по воле царя, прекраснейшим образом демон-
		      стрирует  почти  чудовищные арихитектурные
		      аномалии  и неуравновешенность таких боль-
		      ших городов."
						       Ф.Бродель

		       "Единственным  светилом  в  дуггуре,  его
		      солнцем, служит луна."
						       В.Андреев

		       "...за  Невой, в полусветной, зеленой там
		      дали, повозстали  призраки  островов и до-
		      мов, обольщая  тщетной  надеждой,  что тот
		      край  есть действительность, и что он - не
		      воющая  бескрайность,  которая выгоняет на
		      петербургскую улицу бледный дым облаков."
							 А.Белый

		       "Никифоров  знал магическую силу писания,
		      которое  притягивает  к  себе жизнь. То, о
		      чем  писалось,  было  полнейшим вымыслом -
		      поднялось  из твоего мрака, из твоих ила и
		      водорослей, - внезапно воплощается в яви и
		      поражает тебя, иногда смертельно."
						      Ю.Трифонов

		       "Нет исхода на юг, и погибнуть мне  весе-
		      ло."
							  А.Блок


   Но так сидеть скучно - Валера посмотрел всю коллецию открыток
с  изображениями  артистов, которую он собирал недeли две, допил
брагу и на какой-то момент искра неумной, веселой надежды засло-
нила от него комнату с черным окном: нет, все  правильно!  Живет
он дай бог всякому, жены нет, работа нормальная, с аванса  будет
тахта, а не раскладушка, а там еще женщина какая-нибудь  полюбит
Валеру!

   Валера включил телевизор.

   " ...таким  образом  можно с уверенностью сказать, - уверенно
говорит  человек в белом халате, похлопывая по ЭВМ, - в основных
чертах будущее прогнозировать можно! Зная, конечно, основные за-
коны развития человеческого общества.

   - А вот телезрители спрашивают нас, - кокетливо говорит  дик-
торша, - можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое бу-
дущее?

   - Какое челевеческое? - растерянно  говорит  челеовек в белом
халате.

   - Может ли сам человек прогнозировть - в общих, конечно, чер-
тах - свое личное будущее?

   - Нет! - отвечает ученый, подумав, - этого делать...  нельзя!
Вот пример: знал ли мой однокурсник Борис, бренькая в  армейском
туалете на гитаре, что в недалеком будущем он будет совещаться с
Йоко Оно о путях  развития  рок-музыки?  Нет, он этого  не знал.
Другой разительный пример. Вот, кстати, у меня для этого  фотог-
рафия... (находит в кармане и показывает  телезрителям  какую-то
древнюю неразборчивую фотографию). Вот фотография маленького Ми-
ти. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он станет зна-
менитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым,  автором  периодической
системы элементов Д.И.Менделеева? Нет, он этого не знал.

   (Валере делается почему-то жутко. Он тоже ставит себе  какие-
то невнятные вопросы: знал ли Валера Марус, что... мог  ли  кто-
нибудь помыслить, что Валера Марус... А что?

   Валера  подходит  к окну и с тоской смотрит: черный снег, ве-
тер. Бурный сумрак. Громадного калибра черная луна пролетела  по
черной проруби в облаках.

   Валере  делается  привычно одиноко; это бесконечное молчание,
молчание или телевизор.

   Он возвращается к телевизору и, переключив, с удивлением  ви-
дит в пелене снега знакомое  лицо Джакоба Кулакина:  ведь  теле-
фильм-то еще идет! Ну, слава богу, это последняя серия.)

   Джакоб  удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских,
машуших  какими-то  флажочками и прославляющих свою царицу.  Его
схватил за плечо  и развернул на себя совершенно пьяный свирепый
мещанин. Сквозь снег и темноту он принял серебряные пуговицы  на
камзоле Джакоба за часть какой-то униформы, сорвал шляпу и полу-
шутливо кланяясь, заорал:

   - Молодцы! Братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай  вам
бог, и матушка наша Елизавета... Ура, мать вашу!

   - Ура! - грянули вразнобой в мелькающих фонарях, - гром побе-
ды раздавайся, веселися, храбрый Фосс!

   Как влюбленный ошибается пускаясь вдогонку за незнакомой жен-
щиной, которую его ищущий взгляд принимает за возлюбленную,  так
Джакоб бросился за многими прохожими. Но казалось, на этой  ули-
це, где со времен Петра звучат десять языков и  толкается  сотни
темных шкиперов - Джакоб единственный иностранец. А Монтахью нет
нигде; мы с ним остались вдвоем, если он лежит на дне маркизовой
лужи - и мне не уйти далеко.

   Господи,  смилуйся  над всеми, кто в море сейчас, этой ночью.
Вихри черного снега, ветер, бурный сумрак - вот ткань жизни это-
го города, а им все нипочем! Беснуются, плачут, машут  флажочка-
ми, все наполнено удивительно ледяной страстью.

   Петербург: у-уу! Ожесточенный город.

   В данном случае горожане радовались тому, что Фридрих,  изны-
вавший за свой Берлин, как птица за гнездо, утратил  все,  и  из
короля Пруссии превратился в рядового бранденбургского  курфюрс-
та.

   Внезапно  Джакоб  почувствовал  словно  удар в сердце: он был
уверен, что это Монтахью проскакал сам - третий с двумя  рослыми
гренадерами - и были они молчаливы, не похожи на остальных.

   Здешним жителям известно, что при полной луне мертвецы скачут
на север.

   Застонав,  Джакоб  отшатнулся  в темный проулок или проходной
двор. Заехавший отдышаться или покемарить возница зашевелился  в
розвальнях:

   - Что, барин, нагулялся?

   - Который час?

   - Эк его! Да заполночь.

   - Возница! Продай мне водки, прошу тебя... Или поезжай,  дос-
тань где-нибудь...

   - Да ты не из неметчины ли?

   - Нет, я шотландец... Ну, я англичанин.

   - Сейчас где достанешь, я продать могу, пятнадцать целковых.

   - Ты что, ошалел? Десять!

   - Эх, боярин... Десять когда было? До указа...

   Джакоб заскрипел зубами, роясь в карманах.

   - Возница! Бери ты все: эту шляпу, серебряные пуговицы  Алана
Брека.. Вот десять целковых... Дай горячей водки!

   Возница взял деньги, шляпу, пуговицы,  пощупал  сукно  плаща,
вздохнул и, протянул Джакобу заткнутую тряпицей бутыль.

   Ватага веселых молодцов, горланя своего "Храброго Фосса", во-
рвалась во двор.

   - Вот ты где! - с недобрым  удивлением гаркнул один из них, -
давай, батя, водку живее!

   - На! Ищи, сукин сын, свою водку: нету у меня больше ничего!

   - Ты как с бойцами разговариваешь, шпак? Мы тебя от куроцапов
защитили!

   - Вот последнюю бутылку господину продал!

   Гренадеры как по команде повернулись на Джакоба и стали  при-
мериваться к нему жадными взглядами.

   - А и вправду господин! Да ты не куроцап ли, не ферфлюхтер?

   - Как есть ферфлюхтер!

   - Пусть он скажет!

   - А что разговаривать - национализировать излишки!  А  добром
не отдаст - надобно будет наказать за противность!

   Джакоб удовлетворенно улыбнулся.

   - Давай, давай, - брезгливо  бросил  он  гренадерам, - Ну-ка,
топай отсюда! Веселися храбрый макрорус!

   Гренадеры этого, честно, не ожидали никак. Некоторые даже де-
йствительно сделаи движение уйти.

   Джакоб до крови сжал зубы, лицо его дрожало от радостной яро-
сти, но рука, выхватившая шпагу, была тверда.

	 .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

   Усталый прохожий, идет он по окраине города, где цепочка  фо-
нарей обрывается в белесую черноту. Вот уже скоро рассвет, а ему
все не легче.

   Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти те-
плый снег, который, как манная каша из доброй шотландской  сказ-
ки, - все валит и валит, налипая на кружево развалин и мясо кир-
пичей сломанных домов.

   Усталый  прохожий  представляет  себе  какую-нибудь встречу -
вряд ли здесь встретишь женщину... Ну, старичок, толстый дедушка
с волосами как пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и  днем надо-
ел.

   Все же женщина, изящная  дама  былых  времен, и нет грязи под
цоканьем  ее  копытец.  Фонари нерезким светом освещают снизу ее
лицо сквозь вуаль, или нет?  - паутина проводов это, а не вуаль.

   Какая странная, совсем не детская улыбка!

   Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...

   - Конечно, но не говорите так громко при них...

   Пьяный старик с волосами как пух, блестит щелочками глаз - уж
не смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?

   Синюшный заспанный юноша, закатив глаза,  передвигается  впе-
ред, как механическая кукла.

   - Я вижу, вашим  спутникам  нет  дела до вас - позвольте быть
провожатым?

   Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.

   Эй, прочь с дороги! Но так и есть - юноша задевает  окаменев-
шего старика и боком валится в снег, продолжая  равномерно  ело-
зить ногами. Сонная слюна течет ему на жабо.

   Дорогая, пусть их!  Что нам за дело до них?  Пусть  торчит  в
снегу твоя шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!

   Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной  по соседним
улицам, мелькая в просветах проходных дворов.

   Вот  он  погружает  город  на свое темное дно, мнет и корежит
шпили - кресты и кораблики, на которых давно вспыли.

   Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассве-
тную песнь для моей возлюбленной!

   Обними меня другой рукой;  обверни  поверхность  тела,  будто
плащом.

   Колючий, как опасная  сияющая  стекловата - белый сок  любви,
извивающийся в нас.

   Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся  клубком  дрем-
лешь во мне...

	 .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

   Господи, помилуй!

   Ну хватит,  как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не
видеть, уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от
их непрестанного хриплого мурлыканья.

   Это конец, хватит писать.  ( Все померли, а нет, так  недолго
осталось. И про что вся эта пьяная музыка? )

   Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою
добрую меланхоличную улыбку?

   А не вышло, так и хрен с ним.


			      КОНЕЦ.