{5837}

(1)  Туча уже унеслась на восток, растянув
по  небу  черный  широкий  хвост,  а я все
глядел  ей  вслед и думал о вас. Проклятое
солнце,  созданное,  чтобы жечь мне глаза,
вновь появилось в короне беснующегося огня
божественной  ненависти.  Я  думал  о вас,
милые пташки, запутавшиеся крыльями в моей
сети,      в      паутине     сумасшедшего
паука-птицеяда  и  бьющиеся в предсмертных
конвульсиях. Ах, как дрожат тенета!

(2)  Я наблюдаю из трещины, все мои восемь
глаз  направлены на вас, челюстные коготки
подергиваются. Видите ли вы свое отражение
в   моих   блестящих   черных  глазах,  не
обремененных    мерзкими   зрачками?   Мое
гигантское  туловище  с  восьмью мохнатыми
лапами,  такими  же длинными как священная
ночь?

(3)  Я  выбираюсь  из  гнездышка и спешу к
вам,  обреченные обитатели воздуха, сперва
к  тебе... Не трепыхайся, не трепыхайся, я
уже  рядом  и  даже  могу  отпустить  тебе
грехи,  но  сперва  братский поцелуй - и я
всаживаю   левую  челюстную  сяжку  в  его
доверчиво     подставленную     шею;    яд
извергается  через  тонкий  канал в рану с
рваными краями, жидкость цвета грязи течет
по      тщедушному,      трясущемуся     в
сладострастной  агонии летуну, смешивается
с  кровью  в  багровой дыре, просачивается
под перья, обволакивает выпученные глазные
яблоки, жжет плоть!

(4) Какая пламенная любовь спрятана в моем
холодном   теле!   Любовь  к  тебе,  милый
кровный брат! Но прости, я должен оставить
яда для твоей сестры. Нет! Нашей сестры!

(5)   Я  так  долго  подстерегал  вас,  не
двигаясь и почти не дыша! Теперь мы здесь,
дома.  Я  даже  не  стану  вас есть, лучше
поймаю  лягушку  или ящерицу. А вас затащу
сквозь трещину в гнездо и положу на мягкую
подстилку.  Вдали  от  моих отвратительных
сородичей  мы  станем лучшими друзьями. Не
так ли?.. О, сколько в тебе крови! Сколько
ее вокруг!!!

(6)  Это  ветер  разбил мне голову. Ветер,
рассвирепевший  ветер,  вздыбивший снежный
наст одинокого полярного острова, выстудил
кровь,      наполнив      ее      острыми,
похрустывающими хрусталиками льда.

(7)  Толстая кровавая корка склеила веки и
напрасно  я щелкаю зубами, пытаясь впиться
в    завывающую    глотку    взбесившегося
воздушного    потока,   напрасно   лучится
лазурной    ненавистью    Адский   камень,
засевший  в  моей  голове! Огненный шквал,
порожденный  моим  безумием,  сплетается с
обжигающе   ледяным   вихрем,  обвивает  и
сдавливает  его как гиероглифовый питон. И
не спастись испуганному ветру!

(8)  По  остекленевшему воздуху гонится за
ним одержимое пресмыкающееся, серебрящееся
в  лунном свете и феерии снежинок, яростно
распахивающее   пасть  с  мутно-фиолетовым
Ничто  внутри!  И  не спастись испуганному
ветру!

(9)  Эй,  ветер,  я  отомстил! Вся природа
против  меня,  разум  противопоставил меня
природе,  я мальмигната в обличии человека
и ядовито мое рукопожатие! Я отомстил!

(10) Много странного и волшебного я нахожу
здесь: Мертвых рыцарей в звенящих доспехах
из  мерцающего  хрусталя: Смеющихся детей,
высеченных   из   мрамора;  Шелковые  поля
обратных  цветов  и  белые  стаи  крылатых
саламандр; Лица, растущие из моих ладоней.
Но разве могу я запомнить все чудеса?!

(11)  В  утро,  когда туман такой плотный,
что  сам  Господь  останется  в неведении,
если  грешить  тихо,  я  растворяю  Адский
камень  в  кислоте  своих мыслей. Греховна
жажда знания, а не оно само. Теперь Камень
во мне и никто не заберет его. Никогда!

(12)    Гром   почти   выворачивает   небо
наизнанку!  -  это тучи стучат барабанными
палочками  Прелюдию  и  вспыхивает  тонким
изломом  белозубая  улыбка  Бога.  Я  тоже
улыбаюсь вам, маленькие твари.

(13)    Звуки    плывут.    Даже   скрипки
расплываются   на  глазах  у  зачарованных
музыкантов, чьи головы насажены на длинные
одеревеневшие  шеи.  С  ожесточением водит
каждый   смычком  стиснутым  в  крошащихся
зубах.

(14)  Но  что  это?!!  Прозрачные алмазные
лезвия закреплены на смычках, а в руках не
скрипки,  а  грудные  дети!!  Одновременно
взлетают  с  чарующим блеском смертоносные
грани,  скрипя  о  кости  и  тысячи слабых
глоток  слаженно издают тягуче-вибрирующий
крик, рвущий перепонки. Каждый играет свою
партию   в   пропитавшемся  кровью  фраке.
Вперед  и  назад  дергаются смычки, на пол
падают внутренности и перепиленные пополам
тельца. Но под ногами, в грубо сколоченных
ящиках,  лежа  друг  на  друге,  шевелятся
младенцы   -   тысячи!  Тысячи!!!  ТЫСЯЧИ!
Оглушающий   визг  нарастает,  нарастает!,
заполняя   всю   Вселенную  и  обрывается!
Только  одинокий  крик  терзаемой  малютки
слышится  еще  несколько  тоскливых минут,
как медленно замирающее соло изысканного и
утонченного      инструмента.     Скрипачи
запускают   багровые   руки   с  длинными,
жесткими   пальцами   в  ящики,  извлекают
беспомощных   грудничков   за   головы  и,
замерев,   глядят  на  дирижера.  И  вновь
симфония,   волнующая   сердце,  бьется  в
стенах   необъятного   зала!   Сгорбленные
тяжелой  работой,  помощники тащат волоком
новые ящики! Остервенело скачет дирижерная
палочка  вдохновленного  полифонией  гения
смертельных импровизаций! Браво, маэстро!

(15)  Если  б  я  мог  влюбиться ничего не
найти  на свете лучше твоей музыки! Я стал
собой!  От  множества  масок  стерлось мое
лицо, поэтому не люблю я зеркал. Но я стал
собой  - безликий дух, надевающий тела как
одежды, не помнящий Вчера и Смысла. Я стал
собой  - музыка,   это  колебание  воздуха
забрала все фальшивое! Я просыпаюсь?!

(16)   Я   умиротворен.  Это  естественное
состояние.  Я  спокоен.  Тенета из толстой
белой  паутины  мерно качаются на ветру. Я
жду  птиц.  Всю  вечность  жду  птиц,  что
явятся ко мне из лазури, обескровленной до
синевы льда.