200 #W 01 января 1995

Посвящение в альбом - Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти.

                      Посвящение в альбом

                        Сергей БЕРЕЖНОЙ

                        ПОПЫТКА ИСПОВЕДИ

   Мы  знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим
братьев; не любящий брата пребывает в смерти. 
                                          Первое послание Иоанна

   В конце семидесятых или начале восьмидесятых,- теперь уж и не
вспомнишь, - в его жизни случилось нечто, определившее его буду-
щее: он выделил для себя фантастику,как особый вид чтения. Впро-
чем,тогда это событие вовсе не выглядело столь значительным. Ну,
появилась  тяга к НФ - с кем не бывало? Что в этом такого? Прой-
дет... а  пока  он заново перечитывал всю фантастику из домашней
библиотеки  и  искал  новых  впечатлений,  как  говорится,   "на
стороне"...
   Как вскоре выяснилось, особенно далеко искать эти впечатления
было  не  нужно. В  кладовке обнаружились неразобранные неполные
комплекты журналов  "Вокруг света",  "Химия и жизнь", "Техника -
молодежи"  и "Знание - сила", которые  он до того лишь листал от 
случая  к случаю. Теперь же он сложил их, разобрав по номерам, в
огромную стопку у дивана и, удобно улегшись, принялся читать всю
фантастику, что в них была.
   Он не делил тогда фантастику на отечественную и зарубежную.Он
вообще не обращал внимания на фамилии авторов. Впрочем,скоро это
прошло. Стругацких он выделил для себя уже давно - после  "Поне-
дельника..." (в  домашней библиотеке было первое издание - "дет- 
литовское", шестьдесят пятого года); вскоре стал отличать Кларка
(тот часто попадался), Хайнлайна (потрясли "Пасынки Вселенной" -
хотя не было номера "Вокруг света" с началом романа), Саймака...
Печатавшиеся на тех же страницах отечественные авторы производи-
ли  впечатление  более  скромное, но и здесь вскоре начали выде-
ляться  какие-то  имена (что было не совсем легким делом - в его
бедную голову валились одним потоком Щербаков и Булычев, Михано-
вский  и Лем, Де-Спиллер и Брэдбери). Запомнились, прежде всего, 
серийные рассказы:  "гуслярский" цикл Булычева и детективно-фан-
тастический  цикл  Максимовича из "ТМ". Несколько вещей запомни-
лись сразу - тем,что произвели совершенно ошеломляющее впечатле-
ние: ни на что не похожий "Экзотический вариант" Бориса Руденко,
"Сумасшедший король" Бориса Штерна, "Подсадная утка" Ларионовой, 
"Узник" Эрнста Маринина (кто он? где он?), "Великая сушь" Вячес- 
лава Рыбакова... 
   Последний рассказ был написан просто и страшно.Пятнадцатилет-
ний пацан понял в нем самое главное:зло может произойти от того,
что люди хотят добра. Для него это было чудовищным открытием. До
тех  пор  добро  и зло в его представлении существовали отдельно
друг от друга, борясь и противоборствуя, причем добро,естествен-
но, было  просто-таки изначально обречено на победу... И понима-
ние того,что великое Добро может порождать не менее великое Зло,
выводило   его   мироосознание   в  совершенно  новое  для  него
измерение...
   Такое не просто забыть.
   Конечно, рано  или  поздно  он  так  или иначе - не через эту
дверь, так через другую,- вышел бы в это новое пространство эти-
ки. Но случилось так, на этой двери было написано имя.
   И имя было - Вячеслав Рыбаков.

                              * * *

   Прошло  шесть или семь лет. Безумно много времени. Годы пере-
мен,которые он наблюдал в себе - или же сознательно их начинал и
пытался  довести  до  конца. Он научился ломать себя и, кажется,
стал большим докой в этом спорте. Он перестал быть трусом  (нас-
колько  можно перестать им быть), заслужил дружбу, которой будет
гордиться, возможно, до конца жизни. Жизнь потихонечку (а иногда
и не слишком церемонясь) лепила из него нечто человекообразное.
   И  были  книги. Были три толстых тетради, куда он переписывал
все стихи Высоцкого, до которых сумел добраться.Были Феликс Кри-
вин (тоже переписанный от руки в толстую тетрадь) и "Путешествие 
дилетантов"  Окуджавы. После - "Мастер и Маргарита"  (которую он 
выменял  в букинистическом на толстый том Пикуля -  "Из тупика",
кажется), "До третьих петухов" и все остальное Шукшина.Маркес...
   Конечно, фантастика. Стругацкие - все, что  сумел добыть. Жи-
тинский, покоривший сразу и навеки. Наново открытый в "Перевале" 
Булычев. "Сторож брату моему" и сборники Михайлова. Умный и тон- 
кий "Здарг" Гуревича.  "Чюрленисовский цикл" Ларионовой. Особня-
ком - чистый интеллектуализм Лема.
   В начале восемьдесят седьмого он впервые в жизни принял само-
стоятельно стратегическое решение - ушел из института.Внутреннее
противодействие было мощнейшее, натура, привыкшая к конформизму,
сросшаяся с ним, сопротивлялась изо всех сил. Но он победил.
   Именно тогда он прочитал "Свое оружие".
   Это был шок. Он читал, как Солт разваливался на куски, борясь
сам с собой, боролся и побеждал - сам себя, себя прошлого... Это
было о нем.
   Потом были "Письма мертвого человека" (смотрел фильм в моско-
вском кинотеатре "Керчь", ехал через весь город - больше нигде в
Москве картина тогда не шла).
   Потом была "Зима". "Домоседы"...
   Встреча в правлении городского общества книголюбов с какой-то
московской критикессой (фамилию он не запомнил), знакомой с кух-
ней "Молодой  гвардии":  "Ах, Володя  Щербаков и рад бы издавать
хорошие вещи,но ему же не дают...На него так давят...Да и кого у 
нас издавать?" - "Рыбакова!..." 
   Потом Андрей Чертков задумал "Оверсан", и он написал для пер-
вого номера рецензию на "Свое оружие". (Сейчас перечитал ее,поу-
лыбался... Неужели прошло всего шесть лет?)
   Следующий  год  принес  новые публикации. Это была уже совсем
другая эпоха:прочитан был Гроссман (уже этого хватило бы для пе-
ресмотра всего прежнего опыта). Открыт Платонов. Увенчал все это
потрясший  до  глубины  души  Оруэлл... Рыбаков напечатал  "Люди
встретились",  "Ветер и пустоту",  "Первый день спасения", но ни 
одна  из этих вещей не вызвала какого-то особого духовного резо-
нанса.... просто он был немного в другой плоскости мышления.
   А потом было "Доверие".
   Рыбаков отомстил ему за то, что он отвлекся. Месть была утон-
ченна  и  абсолютна. Пока он с неистовостью неофита искал в уто-
пиях и дистопиях некие благие идеи, блуждал в растоптанных иллю-
зиях Замятина, пугался мрачной иронии Хаксли, находил что-то,те-
рял - и все это в наивной убежденности, что есть,должен быть ис-
тинный путь... А "Доверие" ставило на этом пути строгий экспери-
мент - и прекрасный,желанный и заманчивый мир рассыпался в дым -
лишь соприкоснувшись с реальностью.
   Именно  реальность разрушала безвозвратно все - все! - благие
идеи. Умом  он понял это, прочитав "Отягощенных Злом". Сердцем -
прочитав "Доверие". И именно тогда он познал безнадежность: бла-
гие намерения неизменно мостили путь к вратам ада.Нужно было ис-
кать  выход  из  порочного  круга. Не  для всех сразу. Сначала -
только для себя.
   "Град  обреченный" - новый апокалипсис человека, медленно, но
верно  теряющего  совесть... Понять мысль Стругацких было легко.
"Носитель  культуры" и "Давние потери" Рыбакова утверждали в той 
же  мысли: центром  всего нужно было сделать совесть. Но дальше,
дальше-то  что? Он  искал, в чем может укорить себя, и без труда
находил - человек несовершенен и изъянов в нем - прорва...Допус-
тим, он доведет себя до такого состояния, когда совести не в чем
будет  его  упрекнуть (чего  проще - спятить  или  сдохнуть), но
мир?.. Но люди?.. Как обратить свою совесть вовне себя?
   Жизнь  продолжалась. В конце восемьдесят девятого года он же-
нился. Мир  вокруг оставался несовершенным, более того - уродли-
вым, но  отблеск  их  любви  скрадывал  глубокие изъяны действи-
тельности, в мире появилось нечто прекрасное, без чего он уже не
мог бы дышать...
   И  вдруг - как  ломом по ребрам - "Очаг на башне"... Роман об
убийстве любви.
   Он  был  не  просто потрясен. То, что он испытал, нельзя было
назвать просто потрясением. Он был Симагиным, и Вербицкий убивал
его  любовь. Это был уже не просто внутренний резонанс, это было
полное отождествление...
   До  сих пор не могу заставить себя раскрыть этот роман - нас-
только это больно...
   "...ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри,руки вскину-
лись изломчато и страшно..." 
   Какое мучение сравнится с этим?
   "- Она  не умерла! - закричал он и с удвоенной силой принялся
растирать  жесткое, как настывший камень, тело - кожа лохмотьями 
поползла с его ладоней..." 
   Это "Зима" - рассказ о смерти всей любви на Земле.
   Что человек без любви?..
   Что он без совести?..

                              * * *

   Случайно это вышло, нет ли,- но именно рассказы,повести и ро-
маны Вячеслава Рыбакова вставали поворотными вехами на его - мо-
ем - пути. Может быть,это случайность. Может,нет. Не знаю.Просто
так было. И, может, так будет.
   Надеюсь...
   Я  не ищу в его произведениях подсказок, тем более - ответов.
Но  как-то так получилось, что боль его героев - моя боль. И лю-
бовь их - моя любовь.
   Впрочем, я напрасно ищу объяснения той невероятной связи, что
возникла  между  моей жизнью и прозой Рыбакова. Он сам уже давно
все объяснил:
   "В сущности, все, что я пишу, это объяснения - даже не в люб-
ви, а  просто  любви. Только  любовь  не отвергает, а впитывает. 
Только  она  дает  возможность принимать проблемы иного человека 
так  же остро, как свои, а значит - обогощать себя. И только она 
дает надежду, что все это - не зря". 
   Я верю Вам, Вячеслав Михайлович.

                                                      1991, 199